онъ проснулся и быстро вскочилъ, охваченный нервной дрожью съ головы до ногъ. Эта привычка къ тревожному пробужденію осталась у него отъ пребыванія въ мрачныхъ тюремныхъ камерахъ, гдѣ онъ ежечасно мотъ ждать, что откроется дверь и его или будутъ колотить палкой, какъ собаку, или поведутъ на плацъ для разстрѣла. Еще болѣе укоренилась въ немъ эта привычка въ изгнаніи, когда онъ жилъ въ вѣчномъ страхѣ полиціи и шпіоновъ; часто случалось, что его настигали ночью, въ какой-нибудь гостиницѣ, гдѣ онъ остановился на ночь, и заставляли тотчасъ же снова отправляться въ путь. Онъ привыкъ къ тревогѣ, какъ Агасферъ, который не могъ нигдѣ остановиться для отдыха, потому что сейчасъ же раздавался властный приказъ: «Иди!»
Габріэль не хотѣлъ снова лечь; онъ точно боялся черныхъ сновидѣній, и предпочиталъ живую дѣйствительность. Ему пріятна была тишина собора, охватывающая его нѣжной лаской; ему нравилось спокойное величіе храма, этой громады изъ рѣзного камня, которая какъ бы укрывала его отъ преслѣдованій.
Онъ вышелъ изъ квартиры брата и, прислонясь къ периламъ, сталъ глядѣть внизъ въ садъ. Верхній монастырь былъ совершенно безлюденъ въ этотъ часъ. Дѣти, которыя наполняли его шумомъ рано утромъ, ушли въ школу, а женщины заняты были приготовленіемъ завтрака. Свѣтъ солнца озарялъ одну сторону монастыря, и тѣнь колоннъ прорѣзала наискось большіе, золотые квадраты на плитахъ. Величественный покой, тихая святость собора проникали въ душу мятежника, какъ успокаивающее наркотическое средство. Семь вѣковъ, связанныхъ съ этими камнями, окутывали его, точно покрывала, отдѣляющія его отъ остального міра. Издали доносились быстрые удары молотка – это работалъ, согнувшись надъ своимъ маленькимъ столикомъ, сапожникъ, котораго Габріэль замѣтилъ, выглянувъ изъ окна. На небольшомъ пространствѣ неба, заключенномъ между крышами, носились нѣсколько голубей, вздымая и опуская крылья, какъ весла на лазурномъ озерѣ. Утомившись, они опускались къ монастырю, садились на барьеръ и начинали ворковать, нарушая благочестивый покой любовными вздохами. Отъ времени до времени открывались двери изъ собора, наполняя садъ и верхній монастырь запахомъ ладана, звуками органа и глубокихъ голосовъ, которые пѣли латинскія фразы, растягивая слова для большей торжественности.
Габріэль разсматривалъ садъ, ограждённый бѣлыми аркадами и тяжелыми колоннами изъ темнаго гранита, на которыхъ дожди породили цѣлую плантацію бархатистыхъ черныхъ грибовъ. Солнце озаряло только одинъ уголъ сада, а все остальное пространство погружено было въ зеленоватую мглу, въ монастырскій полумракъ. Колокольня закрывала собой значительную часть неба; вдоль ея красноватыхъ боковъ, украшенныхъ готическими узорами и выступающими контрофорсами, тянулись полоски чернаго мрамора съ головами таинственныхъ фигуръ и съ гербами разныхъ архіепископовъ, участвовавшихъ въ сооруженіи ея. На самомъ верху, близъ бѣлыхъ какъ снѣгъ каменныхъ верхушекъ, виднѣлись за огромными рѣшетками колокола, похожіе на бронзовыхъ птицъ въ желѣзныхъ клѣткахъ…
Раздались три торжественныхъ удара
