хъ на станціяхъ желѣзныхъ дорогь, на заборахъ и стѣнахъ старыхъ домовъ и даже на днѣ графиновъ для воды въ кофейняхъ.
Дѣло происходило въ понедѣльникъ, и молодой служащій явился въ контору съ опозданіемъ на цѣлый часъ. Когда онъ вошелъ, его товарищи едва подняли глаза со своихъ бумагъ, какъ бы опасаясь жестомъ или словомъ статъ соучастниками въ этомъ неслыханномъ нарушеніи аккуратности. Ферминъ съ безпокойствомъ окинулъ взглядомъ обширный залъ, въ которомъ помѣщалась контора, и затѣмъ устремилъ глаза въ смежный кабинетъ, гдѣ въ торжественномъ уединеніи возвышалось бюро изъ великолѣпнаго американскаго дерева. Хозяина еще не было тамъ. И молодой человѣкъ, уже болѣе спокойный, сѣлъ передъ своей конторкой и сталъ приводитъ въ порядокъ кипу бумагъ – предстоявшую ему дневную работу.
Въ это утро ему казалось, что огъ видитъ въ конторѣ нѣчто новое, необычайное, точно онъ только что вошелъ туда, а не провелъ здѣсь цѣлыхъ пятнадцать лѣтъ своей жизни. Пятнадцатъ лѣтъ – считая съ того дня, когда его приняли сюда мальчикомъ для отправк писемъ на почту и исполненія разныхъ порученій еще при жизни дона Пабло, второго владѣльца, изъ династіи Дюпоновъ – изобрѣтателя знаменитаго коньяка, открывшаго «новые горизонты» ддя виноторговли, какъ о томъ съ паѳосомъ извѣщали объявленія, разсылаемыя торговой фирмой.
Ничего новаго не видѣлъ Ферминъ въ этомъ бѣломъ залѣ съ его холодной и суровой бѣлизной, съ его мраморнымъ поломъ, оштукатуренными и блестящими столами, съ его громадными окнами изъ матоваго стекла, которыя, прорѣзывая стѣну до потолка, придавали молочную нѣжностъ свѣту, врывающемуся въ нихъ. Шкапы, конторки и высокіе табуреты изъ темнаго дерева одни вносили теплый тонъ въ этотъ холодъ кругомъ. Рядомъ съ конторками виднѣлись стѣнные календари съ большими хромолитографированными изображеніями святыхъ, а также и мадоннъ.
Эта-то полумонашеская декорація конторы винъ и коньяка и пробудила въ нѣкоторомъ родѣ удивленіе въ Ферминѣ послѣ того, какъ онъ все это видѣлъ въ теченіе многихъ лѣтъ. Въ немъ еще пребывади впечатлѣнія предшествующаго дня. Онъ провелъ его до поздней ночи съ донъ-Фернандо Сальватьерра, который вернулся въ Хересъ послѣ восьмилѣтняго заточенія въ одной изъ тюремъ сѣверной Испаніи. Знаменитый революціонеръ возвратился къ себѣ, на родину, скромно, безъ проблеска тщеславія, точно онъ эти долгіе годы провелъ не въ тюрьмѣ, а въ увеселительной поѣздвѣ.
На взглядъ Фермина, донъ-Фернандо нимало не измѣнился съ того послѣдняго раза, когда онъ его видѣлъ передъ своимъ отъѣздомъ въ Лондонъ съ цѣлью усовершенствоваться въ англійскомъ языкѣ. Это былъ тотъ же донъ-Фернандо, котораго онъ зналъ въ дни юности. – У него сохранился тоть же мягкій отеческій голосъ, та же добрая улыбка, тѣ же ясные, спокойные глаза, нѣсколько слезящіеся и ослабѣвшіе, но сверкавшіе сквозь слегка голубоватые очки. Лишенія тюремной жизни вызвали кой-гдѣ сѣдину въ русыхъ его волосахъ, борода его побѣлѣла, а въ лицѣ все еще сохранилось прежнее югошеское его выраженіе.
Это былъ «святой мірянинъ», какъ, говоря о немъ, называли его противники. Еслибъ онъ родился нѣсколькими вѣками раньше, онъ пошелъ бы въ монахи нищенствующаго ордена, отдался бы весь утоленію чужого горя и, быть можетъ, кончилъ бы тѣмъ, что былъ бы причисленъ къ лику святыхъ. Но живя среди волненій періода борьбы, онъ сталъ революціонеромъ. Плачъ ребенка волновалъ его всего, въ немъ не проявлялось ни малѣйшаго проблеска эгоизма, и онъ былъ готовъ на какой угодно поступокъ, если думалъ, что могъ оказать имъ помощь несчастнымъ. Тѣмъ не менѣе его имя вызывало страхъ и смятеніе среди богатыхъ и достаточныхъ людей, и ему, въ его скитальческой жизни, стоило лишь появиться на нѣсколько недѣль въ Андалузіи, чтобъ власти тотчасъ же встревожились и была вызвана вооруженная сила. Неспособный самъ нанести кому бы то ни было вредъ, ненавидя насиліе, онъ тѣмъ не менѣе указывалъ народу на возстаніе, какъ на единсгвенное средство спасенія.
Ферминъ вспомнилъ о послѣднемъ его злоключеніи. Въ бытность свою въ Лондонѣ, онъ прочелъ въ газетахъ объ арестѣ Сальватьерра и вынесенномъ ему судебномъ приговорѣ. Появленіе его въ окрестностяхъ Хереса: когда сельскіе рабочіе приступили къ одной изъ своихъ стачекъ, его присутствіе между ними – были единственнымъ его преступленіемъ. Его обвинили въ соучастіи въ стачкѣ и въ противогосударственныхъ стремленіяхъ, а этого оказалось достаточнымъ, чтобы засадить его въ тюрьму.
Поведеніе Сальватьерра въ тюрьмѣ возбуждало здѣеь общее изумленіе. Посвятивъ себя по личной склонности изученію медицины, онъ служилъ санитаромъ для заключіенныхъ въ тюрьмѣ и отдавалъ имъ и пищу и одежду – все, что ему присылали изъ Андалузіи его друзья. Сторожа, видѣвшіе въ немъ бывшаго депутата, знаменитаго агитатора, который въ періодъ республики отказался отъ министерскаго портфеля, – называли его съ инстинктивнымъ уваженіемъ донъ-Фернандо.
Пробывъ нѣскольжо дней въ Мадридѣ среди журналистовъ и прежнихъ политическихъ товарищей, – они то и добыли ему амнистію, не обращая вниманія на его отказъ воспользоваться ею, – онъ пріѣхалъ въ Хересъ, чтобы повидаться здѣсь съ тѣми изъ своихъ друзей, которые еще оставались ему вѣрными.
