чинуши, время от времени отсылая отчеты в региональный магистрат. И чинуша бы знал, что я за ним шпионю. И я бы знал, что он знает. И все бы знали. И он брал бы меня на встречи с местной администрацией, и администрация являлась бы на переговоры с холодной головой и чистыми руками, видя, что за плечом чинуши стоит викторианец. Викторианец, который не умеет ни черта. Но этого они бы не знали. А чинуша непременно дознался бы, и вел бы за моей спиной темные делишки, обычную их торговлишку, и посмеивался бы над дураком-секретарем, и все это было бы не важно, потому что вы законопатили бы меня в такую дыру, коммодор, где и вправду не важно все».
– Неправда, – спокойно произнес коммодор.
Марк вздрогнул. Он одиннадцать лет старался держаться подальше от викторианцев с их погаными фокусами, и вот опять…
– Я знаю о вашем конфликте с университетом, Салливан. Они закрыли вашу тему – и вы ушли. Между тем в лабораториях ордена ведутся сходные исследования, и нам нужны молодые кадры. Вы могли бы обратиться к нам…
Если коммодору хотелось проехаться по больному месту, у него неплохо получилось.
Марк корпел над этим проектом полгода, в лаборатории и дома. Он даже во сне видел чертовы последовательности ДНК. Чтобы не раздражать сотрудников, аспирант Салливан подключал к комму гарнитуру, надвигал на глаза очки и крутил, крутил нуклеотидные цепочки. Он пытался обнаружить сходство в генах психиков, выявить те участки, которые отличают телепатов от остальных и, следовательно, отвечают за их способности. До сих пор ни одна программа не показала нужной закономерности. И все же закономерность была, иначе оставалось предположить, что мистические бредни викторианцев недалеки от истины. Что человек – и правда сосуд света, и лишь в сосуд беспорочный, никакой электроникой и ген-тьюнингом не испоганенный, этот свет вливается. Но Марк упрямо усмехался и снова прокручивал генные последовательности. На него уже начали коситься – совсем как раньше, в школе, когда он строил свои бесконечные стены из кубиков «Тетриса». Точно так же, как в школе, ему было плевать. Марк знал, что делает. Он твердо решил доказать, что телепатия наследуется, как и любой из признаков, а значит, никакой мистики за ней не стоит.
Кое-что ухитрился накопать еще шеф Марка, печальный еврей по имени Александр Гольдштейн. Марк подозревал, что немалой долей печали Гольдштейн обязан именно успеху былого проекта. Тридцать лет назад профессор резко переключился на другую тему. Или его переключили. Наполненные светом сосуды имели свое, довольно своеобразное представление о свободе мысли.
Наполненные светом… Именно свет ему в конце концов и помог. Свет и способность улавливать логику там, где остальным чудилась лишь невнятица. Марк раскрасил метильные островки, испестрившие ДНК, ядовито-зеленым, отрубил остальные цвета и вновь запустил программу. Сначала ничего не изменилось. Потом… Это напоминало след, светящийся зеленью след на рыхлом черно-белом снегу. Кое-где четко пропечатавшийся, кое-где – полустертый и едва заметный, но след был. В разных участках генома, на разных хромосомах, метильный след присутствовал у сорока процентов психиков. Марк видел
