психологическая характеристика нас больше вдохновляет. Второй – хлипковат. Возможно, его намного легче было бы… убедить, но я не поставил бы на него, когда бы дошло до дела. Хлипковат. А третий – младенец.
Как никому не нужен был мост посреди пустыни, так никому не нужен был и консультант, то есть Михаил Александрович. Он сразу это понял и старался никому не мешать, не мельтешить и только отвечать, если спрашивают.
Изыскательские работы давно закончились, и геологи валяли дурака, досиживая положенный по контракту срок. Они, вытряхнув из старого ободранного автобусика обитавшего в нем переводчика, уезжали, бессовестно сжигая запасы бензина, куда-то в глубь каменистой пустыни, к множественным ровным, словно насыпным, холмикам, покрытым пестрыми камешками, и, как дети, собирали самые красивые, зная, что увезти их все равно не удастся. Михаил Александрович от нечего делать тоже как-то раз напросился с ними и вволю побродил по пестроцветам, насиделся на склоне, перебирая, пересыпая мелкие камешки, разглядывая неповторимый узор на каждом из них.
Поездка не прошла даром. Михаил Александрович сделал для себя открытие: ландшафт удивительным образом увязывался с африканской музыкой, к которой он по совету бывшего этнографа Игоря Борисовича добросовестно «прислушался» перед отъездом в поле. Однообразные, равновеликие холмики являли собою воплощенный перестук ударных – фоновый ритм, удручающе монотонный, как и любой большой цикл. Вверх, вниз, вверх, вниз, и так без конца, до горизонта. Но на этот цикл, на каждое его звено, накладывается особый рисунок, портрет события, который можно разглядывать в деталях, взаимосвязанных, объединенных настроением, в музыке задаваемых голосом, или флейтой, или струнами. А детали в своей совокупности определяют индивидуальность циклического звена, его непохожесть на другие.
Детали – это то, что неповторимо, то, что противоречит циклу, одновременно наполняя его содержанием. Это то, что делает змею, кусающую себя за хвост, похожей на изысканный венок. Можно перебирать звуки, словно камешки – серо-крапчатые, розово-полосатые, пегие черно-коричневые, или перебирать камешки, словно звуки – стук, свист, плеск. И не забывать о том, что, как бы там ни было, все подчинено постоянно напоминающему о себе большому ритму. Правда, ритм этот ясно и явно обнаруживается далеко не везде. Он почти не заметен в местах цивилизованных, где теряется за раздражающим обилием деталей. В больших городах люди нередко не замечают, что возвращаются на круги своя.
Так, на досуге, Михаил Александрович приходил к глубокому пониманию прописных истин, заново открывал их для себя в обстоятельствах неустроенности и несытости. Несытости в прямом смысле слова, поскольку есть то, что готовил так называемый повар, ливиец Саид из Тобрука, было практически невозможно. Перец и соль, соль и перец. Говори ему, не говори. По-арабски, по-французски, по-русски или на языке выразительных жестов. С таким количеством соли и перца можно было выдать за продукты питания и оберточную бумагу, и старую тряпку, и опилки, и протухший труп варана, и верблюжий навоз. Счастье, когда привозили консервы, тоже не бог
