нно опустился и сел в изголовье Ангел Первопричины.
Ангел Огня, взрезав ночь молниями, приземлился у ног ее...
Из-за крыла, перебитого в боях за любовь, молодой Ангел Жизни никак не мог совершить точную посадку. Наконец, почти упав, прикрыл единственным сильным крылом ее сердце.
– Братья, – сказал Старший Ангел, – она заслужила.
– Да, – согласно кивнули два других.
– Освободим ее? – спросил каменный исполин – Ангел Первопричины.
Посланцы неба тихо запели Молитву ВОСКРЕШЕНИЯ.
Суета
Сквозняк хозяйничал в доме, как римский легионер.
Тяжелые двери распахивались сами собой и, тотчас брошенные назад, с животным визгом вонзались в дверные проемы.
Аглая сидела в кресле.
– Встань, закрой окно, – ругала она себя.
– Ну, не ленись, – упрашивала тихо и безнадежно.
Распластанное тело отдавало другие приказы:
– Сиди, не двигайся! Не шевелись... Замри!
– Давай, сударыня, посчитаем, во сколько тебе обойдутся новые стекла, – язвил, как всегда, трезвенник-мозг.
– Сиди, – стонало тело. – Знаешь, откуда я сейчас тебя вытащило?
– Ты хочешь сказать, из ада? – попыталась сыронизировать Аглая.
Лихорадочно рассекая пограничье времени, застукали часы в холле.
Аглая вдавила ногти в ладони. Скулы свела оскомина, спина выпрямилась.
В замке входной двери еле слышно заворочался ключ.
– Ты чего, киска? – на пороге стоял Алик, жилец. – На тебе лица нет.
– Закрой балкон... сквозняк, – прошептала Аглая, чувствуя, однако, что иезуитская воронка, всасывающая в себя потоки ее жизненных сил, прекращает свое бешеное вращение.
– Не понял? – переспросил Алик.
– Я попросила закрыть балкон, потому что сильный сквозняк. Думала, стекла вышибет...
С Аликом она всегда говорила предельно четко.
– Балкон закрыт, – привстав на цыпочки и вытянув кадыкастую шею, констатировал Алик. – Да. На щеколду, – подойдя поближе, деловито доложил. – Собственно, откуда взяться сквозняку...
Он подошел к двери в спальню и закрыл ее.
– Так ты ездила в Иерусалим сегодня? – спросил. И тут же добавил: – Зря!
– Будь любезен, принеси воды, – с трудом попросила Аглая и поморщилась, представив, как долго и тщательно будет выполняться эта маленькая просьба...
...Она лежала в плотной пене, заломив в локте левую руку и свесив ее за фаянсовый край ванны. Ручейки пота все быстрее бежали по влажной груди, обтекая тяжелый серебряный талисман с бирюзой. На квадрате кафеля растекалась лужица. Контур ее...
– Какой странный контур! – удивилась женщина. – Он напоминает... старинный герб. Да, очень напоминает. А вот и лилия... Как четко она видна!
Аглая рассматривала белые лепестки, их изгибы... и все больше теряла силы. Усталость одолевала ее.
– Если бы прямо сейчас, не делая никаких усилий, очутиться в постели! Немедленно! – появившееся желание ничего общего не имело с изысканной символикой на полу в ванной комнате... – И чтоб никаких Аликов в моей жизни больше бы не было!
Выдернув пробку из сливного отверстия, она в который раз, с тех пор как нечаянно переспала с жильцом, подумала:
– Надо сказать, чтоб искал себе другую квартиру.
Вульф, не сводя глаз, следил за длинной резной стрелкой больших напольных часов работы немецких мастеров конца 1б-го века. Куплены они были у одной полунищей и почти безумной старухи с год назад.
Старуха плохо понимала и плохо помнила, какие деньги сейчас в ходу в Израиле, обмануть ее ничего не стоило, но Вульф почему-то поостерегся обманывать это существо. Впрочем, часы и так продавались за бесценок...
– Шекели, шекели, шекели, – все повторяла старуха, обнюхивая купюры.
Ее заболоченные возрастом глаза мутнели.
– Шекели... – раскачивалась из стороны в сторону старуха, монотонно бубня заклинанье. – Тысяча шекелей... А деньков еще меньше тебе осталось, любезный... Не жилец ты, голубчик, не жилец! Долго не протянешь. ...А денежки мои с собой заберу, в саван спрячу, откуплюсь. Ишь, уставились, наглые! Изыдите! И ты убирайся вместе с ними, муженек покойный, нечего подглядывать! Кыш!
Старуха начала мелко плевать прямо перед собой и дергать
