ечта каждой девушки – выйти замуж за богатого лэрда, который может исполнить любое ее желание, правда?
– Пусть считает, что ей повезло заманить такого завидного жениха. С таким количеством веснушек великой красавицей ее не назовешь.
– Готова поспорить, что их не выведет и целая склянка лосьона Гауленда! И потом, тебе не кажется, что медный оттенок волос делает ее немного простоватой? Я слышала, граф встретил ее в Лондоне, во время ее третьего и последнего сезона, когда вся надежда найти мужа была почти потеряна. Говорят, ей уже двадцать один год.
– Не может быть! Ужас! Такая старая?
– Ну, так я слышала. Она уже была готова смириться со своей судьбой, а тут наш лэрд заметил ее среди закоренелых старых дев и послал одного из своих людей потанцевать с ней.
И хотя она гордо держала голову и героически пыталась не обращать внимания на неистовый шепот двух сплетниц за своей спиной, Эммалина Марлоу не могла отрицать правду в их словах.
Она действительно мечтала об этом дне всю свою жизнь.
Она мечтала перед алтарем отдать свое сердце и вечную преданность любимому человеку. В этих туманных мечтах она никогда четко не представляла его лица, но видела его глаза, горевшие страстью, когда он клялся до конца своих дней любить, почитать ее и заботиться о ней.
Эммалина опустила глаза на дрожащий букет сухого вереска в руке, радуясь, что сияющие наблюдатели, заполонившие ряды длинных узких скамеек церкви, объясняли ее дрожь предвкушением радости, которую испытывает любая невеста. Только Эммалина, единственная, знала, что скорее всего дрожит от холода, казалось, насквозь пронизывающего древние камни аббатства.
И ее сердце.
Она украдкой бросила взгляд на церковный двор за высокими узкими окнами. Над долиной нависло небо цвета неотшлифованного олова, и от этого казалось, что за окнами стоит глубокая зима, а не середина апреля. Голым веткам дуба и вяза еще предстояло покрыться зеленой листвой. Из каменистой почвы торчали покосившиеся надгробия, беспрерывный дождь и ветер уничтожили надписи на них. Сколько же тех, кто теперь покоился под землей, были когда-то невестами, подумала Эмма, молодыми женщинами, полными разбившихся надежд и чаяний.
На церковный двор, напоминая памятники еще более древней эпохи, надвигались зубчатые скалы. Казалось, что суровый край Шотландского нагорья, где зима упрямо отказывалась сдавать свои позиции, находится невероятно далеко от пологих холмов Ланкашира, где она с сестрами обожала с такой беспечностью играть. Те холмы уже покрылись нежной весенней зеленью и манили домой любого скитальца, который имел глупость покинуть их.
Дом, подумала Эмма, и сердце ее сжалось от острой тоски. С сегодняшнего дня она больше не будет принадлежать тому дому.
Эмма в панике бросила взгляд через плечо на родителей. Они сидели на семейной скамье Хепберна, с гордостью взирая на нее затуманенными от слез глазами. Она была хорошей девочкой. Послушной дочерью. Они всегда ставили ее в пример трем младшим дочерям. Элберта, Эдвина и Эрнестина прилепились друг к другу на скамье рядом с матерью и прикладывали к припухшим глазам носовые платки. Если бы Эмма могла убедить себя, что ее семья плачет от радости, их слезы было бы легче перенести.
В размышления Эммы вторгся жеманный шепот женщин, которые возобновили свою беседу.
– Ты посмотри на него! Он по-прежнему производит поразительное впечатление, правда?
– Несомненно! Это делает ему честь. И можно сказать, что он уже души не чает в этой девочке.
Эмма повернулась к алтарю и, подняв глаза, встретила обожающий взгляд своего жениха. Вспомнив, что более чем на полфута возвышается над его высохшей фигуркой, она потупила взгляд.
Он улыбнулся ей, едва не выронив изо рта плохо подогнанную вставную челюсть с зубами из веджвудского фарфора. У него ввалились щеки, когда он со щелчком, который подобно ружейному выстрелу эхом разнесся по аббатству, втянул челюсть назад. Эмма судорожно сглотнула в надежде, что катаракта значительно ослабила его зрение и он по ошибке примет ее гримасу отвращения за улыбку.
Высохшую фигуру жениха украшал полный набор регалий, соответствующий статусу лэрда и главы клана Хепбернов. Широкие складки пледа в черную и красную клетку почти поглотили его сгорбленные плечи. Сшитый к нему в пару килт открывал костлявые, словно пара дверных ручек из слоновой кости, колени. Между ног висел поношенный спорран, предписанная этикетом сумка-кошель, облезающая неровными пятнами, совсем как проплешины на его голове.
Старые сплетницы правы, строго напомнила себе Эмма. Этот человек – граф, необыкновенно влиятельное лицо, которое, по слухам, пользуется уважением равных себе по положению и благосклонным вниманием короля.
Принять сватовство графа – ее долг перед семьей и их быстро убывающим состоянием.
