в пьяных объятьях. Быть с кем-то, чувствовать, что я могу быть такой, превратиться, отпустить все. Однажды меня поцелует женщина. Я даже могла это почувствовать. Возможно, я не всегда буду жить в Бостоне. Буду путешествовать. Моя жизнь изменится. Все в моей жизни было на своем обычном месте, но я не могла удержаться на ногах, как будто огромная волна обрушилась на меня и сбросила за борт, и я очнулась, или это во сне, или я умерла, я не знала – нет, я не могла говорить.
Я не помню, как она читала. Я помню, как она читала меня. Помню, как она читала мое стихотворение. Как она держала в руках то, что я написала, светящийся листок, мой, который вышел из унылой печатной машинки, стоявшей на кухонном столе в доме номер тридцать три по Свон-плейс. Эту печатную машинку подарил нам отец, она даже еще не была моей, она была нашей, семейной. Она станет моей, когда я уйду из дома. Я уже ушла, я возьму ее с собой, но сейчас все в классе сидели, слушали, а Ева Нельсон стояла и читала мое стихотворение. Волны накатывали и накатывали.
Нам нужно поговорить как-нибудь, Айлин. Можем назначить встречу. Я молчала как собака. Выхватила стихотворение у нее из рук и вышла в коридор. Я вижу свое лицо в лифте, среди других лиц. И в поезде, и на улице, я улыбалась и улыбалась.
Я вдруг поняла себя, вот и все. То, чем я всегда занималась, потому что была глупой и ненормальной, – необязательное, но особенное… что-то безумное – может быть, это и есть мое дело? Эта мысль промелькнула мгновенно, как крошечный огонек, и исчезла.
Поэтическая сфера
Мой номер этой девушке дал мой сводный брат. Она позвонила как-то днем, когда я стояла у себя на кухне, на Томпсон-стрит. Я, как обычно, была без денег, голодная, ну, может, булочку съела, у меня оставалась пара сигарет и определенно не было никакого плана. Я начинала потеть. Просто немного пота от умеренного голода, а потом это чувство. Просто чувство, что я, может, вообще не выйду из дома, хотя у меня серьезные неприятности, относительно серьезные, в общем, когда зазвонил телефон, я, понятное дело, сняла трубку.
Я познакомилась с твоим братом Эдди в «О’Генриз». В Гринвич-Виллидж, добавила она, как будто это должно было меня впечатлить. Вообще-то, он мой сводный брат. Она даже не запнулась. «О’Генриз», звучало правдоподобно. Мы с ним как-то ходили туда выпить, один раз точно. Там было дорого, и, хотя у меня это название всегда ассоциировалось с шоколадным батончиком, я понимала, что это, по идее, было писательское место. Мой сводный брат работал в рекламном агентстве и в нашей семье считался настоящим писателем. Не блудным поэтом вроде меня. Э… да… сказала я, с телефоном в руках оглядывая кухню, пятна солнечного света, этот день и его скудные перспективы. Он сказал, что ты наверняка сможешь рассказать мне, как все устроено в поэтической сфере. В поэтической сфере – я даже не отняла трубку от уха и не посмотрела на нее в недоумении, как это делают по телевизору. Поэтическая сфера, неплохо. Интересно, брат что, решил подшутить надо мной? Она, кажется, сумасшедшая. Я подумала,
