ечь, красна и горяча.Мне нужен только он, азарт его и пыл.
Я знаю тот вагон. Я номер не забыл.
Конечно, она его не узнала, столько лет прошло!..
А сколько лет прошло?
Два года, что ли?.. Или уже больше? Нет, конечно, больше, больше, три с лишним! Расставались в апреле, а нынче уже ноябрь, значит, выходит, три с половиной!
…И когда они пролетели, эти три с половиной года?! Как успели?
Конечно, она его узнала.
Если бы прошло триста лет – ну, даже с половиной, – она бы все равно его узнала.
Нет ничего глупее вопросов, чем те, которые люди задают друг другу триста лет спустя.
– Ой, я тебя и не узнала! Ты как?
– Нормально, а ты как?
– И я нормально.
– А зачем ты к нам?..
– По делам. А ты все здесь?..
– А где же мне еще быть?..
– Да мало ли где…
– Нет, я здесь. Меня повысили, так что…
Про повышение было сказано не без умысла.
Умысел пропал втуне. Он не обратил внимания. Он никогда не обращал внимания на такие вещи.
Она с головой нырнула в сумку – за пропуском. А на самом деле чтобы не таращиться на него во все глаза.
Он придержал перед ней дверь – чтобы она не стукнулась в нее лбом. А на самом деле чтобы не рассматривать ее так уж откровенно!..
В вестибюле стало еще хуже, чем на тротуаре.
Во-первых, потому что голоса разносились по всему огромному и тихому помещению, отдавались от мраморной плитки. Во-вторых, здесь никого не было, кроме охранников за конторкой и нескольких опоздавших, маявшихся возле стеклянной коробки скоростного лифта.
Лёка вынырнула из сумки. Пропуск зажат в руке, и вид растерянный.
Он вдруг рассердился из-за этого ее растерянного вида. В конце концов, столько лет прошло!.. И ничего же не происходит. Он не собирается немедленно тащить ее… в «свою пещеру», и вообще никуда тащить ее не собирается!
Он рассердился и немедленно сказал глупость:
– Ну, пока! До свидания.
Она кивнула, он повернулся, и вдвоем они двинули к лифтам – «путь наверх» здесь был только один, общий для всех.
В полном молчании, плечом к плечу, они подошли к раздвижным дверям и стали.
– Здрасте, Елена Сергеевна.
– Добрый день, Слава.
– Можно я к вам зайду после совещания? У меня вопрос.
– Да, конечно.
Слава стрельнул глазами в ее спутника, будто оценил, сделал странный жест, нечто среднее между кивком и поклоном, и отвернулся.
Хорошо, что половина сотрудников новенькие, подумала Лёка. Никто ничего помнить не может.
Хотя и помнить-то нечего!..
– Здравствуйте, Елена Сергеевна! – у нее за плечом негромко сказал тот, перед которым ей было так неловко, и она с изумлением обернулась и посмотрела.
– Мы же здоровались!
– Да мы уж и прощались.
Да. Это точно. Они уже попрощались.
Столько лет прошло, она даже не узнала его там, на улице! Впрочем, она сразу его узнала.
Лифты пришли, как водится, все одновременно, и в просторном хромированном пространстве, увеличенном зеркалами и полировкой, она и он, конечно же, оказались вдвоем.
– Тебе какой?
– Шестой.
Он нажал две кнопки. Она не стала смотреть, какая вторая.
– Как ты живешь, Лёка?
Она улыбнулась храброй, независимой улыбкой.
– Я хорошо. А ты как живешь, Платон?..
Его звали Платон Легран, надо же такому быть!..
Была какая-то невразумительная история про петербургского дедушку-ресторатора, а может, и не дедушку вовсе, а прадедушку или прапрадедушку, оставившего в наследство такую фамилию. Платон никогда подробно не рассказывал, а то, что рассказывал, Лёка слушала вполуха, из вежливости.
Слишком много в последнее время развелось потомков дедушек-рестораторов, дедушек – великих князей, бабушек – балерин Мариинского театра, тетушек-фрейлин и дядюшек-камергеров.
Все вранье!..
Камергеры,
