нам нечего делать здесь, говорит Гарик разочарованно.
За дверью нехорошей квартиры – машбюро, орава крашеных блондинок, армия крашеных ногтей; чей-то голос бубнит – постановили, разъяснили, закрыли, вынесли на вид; после каждого предложения – пулеметные очереди, готово, впечатано, утверждаю, дзиньк, возврат каретки. Гарик, поморщившись, трогает пальцем стену. Мы с Баевым обреченно прислоняемся к дверному косяку и одновременно замечаем: «Я остался таким же, как был, но я до сих пор не умею прощаться с теми, кого я любил». Знакомая фраза, и ради нее мы здесь.
Гарик: эвакуировать жильцов, облить бензином и поджечь. Сил моих нет смотреть на это безобразие. Баев: здесь должен быть чердак, это же старый дом. Тетки с пишмашинками туда не полезут. Гарик: вы как хотите, а я внизу подожду, в лужице поплещусь…
Баев: Аська, не бойся, я тебя поймаю. И потом – ты должна уметь летать.
Ржавая пожарная лестница на чердак начинается на уровне второго этажа, но как туда добраться? Сама лестница – одно название, несколько перекладин, ни площадок, ни перил. Фигня, говорит Баев, используем подручные средства, ведь нам позарез надо на крышу. Подтаскивает какие-то ящики и бочки, сооружает помост эквилибриста и, цепляясь за выступы в кладке, – подумаешь, человек-паук, фыркнул Гарик, – забирается на лестницу и исчезает в открытом окне третьего этажа. Через минуту на первом этаже вылетает стекло; солдатики, занятые на покраске соседнего дома, бросают работу и ждут продолжения; Баев высовывается из окна и говорит Гарику: «Тут черный ход прямо на чердак, снизу не попасть, заколочено. Подай мне Аську. Или пусть она влезет вон туда».
Со мной он и вовсе немногословен: «Руку!».
И вот мы на чердаке; по потолку цепочка кошачьих следов, нарисованных углем, Бегемот жив! – кричу я, и гулкое эхо подтверждает – жив! На крыше чудо – последнее в городе зеленое дерево, свеженькое, летнее, шелестит листвой; под нами дворы, Садовое кольцо, булгаковская Москва; возле трубы кто-то оставил настоящую, всамделишную метлу…
Я знал, говорит Баев. Ты должна была тут оказаться. Приветствую вас, Королева.
Обратно было куда сложней. Я флажком висела на нижней перекладине, эти двое стояли внизу и призывали спрыгнуть на неравновесную (сразу видно!) конструкцию из ящиков, солдатики скандировали: «Прыгай, не трусь!». И вовсе не от избытка храбрости, а по причине усталости мои руки разжались и я рухнула вниз.
– На метле было бы проще, – заметил Баев.
– Из окна первого этажа тем более. Зачем же ты меня на лестницу поволок, спрашивается? А я как дура пошла…
– Потому что так интереснее, – ответил Баев с этой своей улыбочкой. – С первого этажа кто угодно спрыгнет, но мы ведь не кто угодно. Мы избранные. Нам иначе нельзя.
Собрали со стен всю краску, ту, что еще не осыпалась, синюю, въедливую. Держались за руки, грели синие пальцы, несли по очереди синий апельсин. На берегу Патриарших чей-то мальчик водил по воде огромный деревянный ящик. Это ялик, сказал он важно. А когда
