мое эйфорическое впечатление, полученное от Москвы. Я ее такой и представляла. Она кипит, она горит, она пульсирует полной силой. Здесь жизнь бьет ключом, не то что в нашем родном, богом забытом ауле. Представляешь, как мы тут заживем. Мы будем столичными штучками – гордые, недоступные, образованные.
Импульсивно я заразилась ее оптимистичным настроением, и мы взахлеб, перебивая друг друга, стали делиться переполняющими нас впечатлениями. Меня Саулешка поражала своим энтузиазмом. И вообще, она оказалась совсем другой, чем в школе. В школе ее интересовала только учеба. Некоторые ее считали «тихой зубрилой», невзрачной на вид, не интересующейся ничем, кроме учебы. Целеустремленной она была всегда, но тут в ней что-то новое появилось. У меня появилось чувство, будто ее всю жизнь родители держали в ежовых рукавицах. Ну, еще бы, она же дочь директора школы, ей надо было всегда оставаться примером для подражания для всех остальных. Марку держать. А тут она словно вырвалась из золотой клетки. Она оказалась раскованной, уверенной в себе личностью, у которой не бывает проблем, у которой все решаемо. Я для себя ее открыла с другой стороной. В ней сочеталось несочетаемое – хулиганский нрав, авантюризм, и в то же время она оставалась умной, благовоспитанной девочкой. Кому б рассказать, что наша отличница, у которой за поведение безусловно стояла оценка «отлично», гордость нашей школы, на которую школа возлагала большие надежды окажется такой хулиганкой.
– Даже если и не поступлю, – заявила она, – я ни за что не вернусь домой. Я пойду работать. Какие наши годы, подруга! Подумаешь, годом раньше, годом позже, поступлю, в конце концов.
– А ты думаешь, родители тебе разрешат работать здесь?
– Разрешат, никуда не денутся. Я уже взрослая, мне скоро будет 18 лет. У меня своя жизнь. И как мне ее прожить буду решать я сама.
Я сидела, смотрела на нее и не узнавала. Она поражала мое воображение буквально с каждой фразой. А она опять, заговорщицки подмигнув мне, выдала:
– Не дрейфь, подруга, прорвемся.
– Откуда ты набралась таких выражений, что-то я тебя не узнаю, – сказала я удивленная.
– Это богатый, могучий, подруга, не все же время говорить на культурном казахском. – И тут она скорчила рожу и сонорным произношением, гнусаво заговорила по-казахски, – воспитанной девочке не подобает себя так вести.
Это она процитировала нашу классную руководительницу, биологичку. И мы обе расхохотались.
– Ладно, засиделись мы у вас, пойдем посмотрим, как там наши старушенции.
– Это моей маме почти 50, а твоя-то молодая еще.
– Все равно они для нас уже старушки.
– И мы такие будем когда-нибудь.
– Ну ты и философ. Конечно, будем, куда же мы денемся, но до этого еще очень и очень далеко.
Когда мы вернулись к ним в номер, наши мамы спокойно сидели, чаевничали, соблюдая весь ритуал казахского чаепития. Саулешкина мама на правах хозяйки номера разливала чай в пиалушки маленькими дозами, т. е. с величайшим уважением к гостье. По правилам чайного
