антифашист.
– Почему?
– А разве это не вы написали ту листовку, где говорится, что мы проиграем эту войну, что русские обращаются с вами хорошо? А еще вы говорили, что Бисмарк всегда был против войны с Россией.
– Откуда вы все это знаете?
– Обо всем этом писали в «Свободном мире».
Я провел в камере шесть или семь дней. По ночам меня вызывали на бесконечные допросы. Мне сказали, что для того, чтобы доказать, что я не настроен «недружественно» к Советскому Союзу, я должен раскрыть все известные мне военные секреты, иначе, поскольку я вел «подстрекательские речи» в лагере, мне придется остаться в камере навсегда. Оказывается, Вагнер доложил о моем протесте по поводу обращения с нами во время перевозки.
Во время допросов я продолжал протестовать против обращения со мной как на пути в лагерь, так и по поводу моего заключения в камеру. И это несмотря на то, что я давно понял, что нахождение в камере было гораздо приятнее, чем жизнь в огромном холодном, населенном многочисленными насекомыми карантинном помещении, куда попали итальянцы.
Наконец мне предоставили комнату с печкой и назначили 200 граммов хлеба сверх нормы. Здесь я должен был «отдохнуть» и написать «обо всем, что знал». Охранять и обслуживать меня назначили немецкого военнопленного, подчиненного Вагнера. Как он заверил меня, он тоже был антифашистом. Его лишили звания в вермахте за пьянство и грубость по отношению к вышестоящим офицерам, а потом направили в батальон штрафников. Батальон был разгромлен в результате русского наступления. После этого он стал дезертиром. По профессии этот человек был дорожным инженером. Однажды, когда он забыл запереть меня, я обнаружил в соседней с моей комнате планы, на которых он изобразил немецкие военные объекты на территории России. Все это он приготовил для русских. Чертежи базировались на информации, полученной от других пленных.
Наступил день, когда закончился и этот этап в моей жизни. Поскольку даже с помощью «дружеского отношения» из меня не удалось вытащить военные секреты, меня вышвырнули из комнаты и поместили в карантин вместе с итальянцами. А еще через три недели нас перевели оттуда в общий лагерь. В лагере было примерно четыреста офицеров: немцы, финны, венгры, румыны, итальянцы. Все жили в огромных неотапливаемых помещениях, при опасной скученности народа. Каждые несколько дней кто-то умирал от слабости. Продовольственный паек был близок к тому, чтобы просто не дать умереть с голоду. Мы постоянно хотели есть. Каждый шаг в условиях холодной и влажной русской зимы был настоящей пыткой для военнопленных в их тонких ветхих мундирах. У многих при пленении отобрали сапоги, и теперь беднягам приходилось довольствоваться деревянной обувью. Не было иголок и ниток, чтобы чинить одежду, которая рвалась при сборе картофеля на полях или заготовке дров в лесу. Для того чтобы высушить одежду, промокшую после пребывания вне помещения, требовались недели. Простудиться в таком состоянии означало верную гибель. По ночам людей, спавших так скученно, что им приходилось лежать на одном боку, атаковали полчища насекомых.
