до полудня Николь воцарялась на низкой темной кухне под круглым абажуром, укрывавшим стоваттную лампочку, и, окруженная, словно нимбом, ореолом света, сообщала о грозящем росте цен на баррель сырой нефти, о теракте 11 сентября, о взрывах в Мадриде или Лондоне, о пугающе быстром наступлении китайцев на текстильный рынок и о проволочках с выдвижением кандидата от социалистической партии на президентские выборы 2007 года. Слегка очумевшая от лавины новостей, оглушенная отголосками событий, потрясавших все эти бесчисленные страны, ровно в полдень она прощалась с Мими Богомолкой, которая благодарила ее в одних и тех же выражениях и добавляла: “До завтра, Николь” или “До понедельника, Николь”.
Как-то февральским утром, когда шел снег – он повалил еще ночью, продолжал сыпать и не собирался останавливаться, – Николь, подойдя к дому, удивилась, обнаружив кухонные ставни запертыми. Царственная Мими – полностью одетая, успевшая застелить постель и собрать волосы в неизменный седой пучок – лежала на пороге спальни; ее длинное белое тело еще не совсем остыло. Ее скромно похоронили – никто не знал, есть ли у нее родня; во всяком случае, ни в церкви, ни на кладбище никого из них не было. В спальне, на мраморной крышке единственного комода, Николь нашла незапечатанный конверт с деньгами – оставленной суммы как раз хватило, чтобы оплатить погребение в давно заброшенном семейном склепе. Дом закрыли; никто не заглядывал в него, никто не выставил его на продажу; постепенно все смирились еще с одной тайной, витавшей вокруг Мими Богомолки. Правда, вскоре пошли разговоры о том, что Николь уж как ни ловко обращается со стариками, а тут вот, гляди-ка, дала промашку. Слухи дошли и до Николь, вызвав в ней неоправданно яростное раздражение; она прямо-таки помешалась на этой достойной сожаления истории и без конца вспоминала ее, исходя желчью. Поль, когда наступила следующая зима, частично списал на счет этой истории подчеркнуто неприязненное отношение сестры к миру вообще и к двум чужакам, проникнувшим с его подачи в замкнутое царство Фридьера, в особенности.
На первое же Рождество Анетта пригласила в гости мать. Договорились, что она отпразднует во Фридьере Новый год и останется на две недели января. В первый понедельник школьных каникул, к вечеру, после дойки, они втроем поехали ее встречать на вокзал в Нессарг. Моросил дождь, вокруг стояла вязкая темень. Эрик выскочил на платформу, под порывы почти теплого ветра, и, узнав в небольшой толпе пассажиров, ожидавших, когда отойдет поезд, чтобы по путям перебраться на другую сторону, знакомый невысокий силуэт в бежевой куртке, побежал вперед. Бабушка и внук бросились обниматься, вскоре к ним присоединилась и Анетта; они не говорили друг другу ни слова, просто стояли и обнимались; Поль сразу же подхватил чемодан и сумку, невнятно выспрашивая, как прошла поездка и не слишком ли утомительными были пересадки в Лилле, Париже и Клермоне; он совсем растерялся перед этой женщиной, к которой не знал как обращаться и которую до этого
