откуда этот мальчишка? Из бискайской, кастильской, андалузской или, быть может, из какой другой провинции?..»
Де Уэльва протянул из империала руку, коснулся его плеча, ободряюще подмигнул. Солдат, не останавливаясь, повернул голову, как сквозь похмельную дрему, посмотрел на дона. Крошечные тычинки зрачков бессознательно скользнули по лицу майора. В них не было ни мысли, ни живости − они искали спасительной тьмы и прохлады.
− Вперед, парень, сквозь жару и пыль! Ты будешь генералом, солдат,− майор подал ему фляжку.
Тот, не сбавляя шага, равнодушно ухватил ее, жадно запрокинул и долго пил. Вода бежала по малиново-бурым щекам, шее, оставляя темные дорожки на выгоревшем сукне мундира. Утолив жажду, он вернул фляжку, не сказав ни слова, лишь тупо в знак благодарности мотнув головой.
* * *
Диего был задумчив, Гонсалесы молчаливы, зато папаша Муньос явно пребывал в ударе. Он величаво восседал на своем скрипящем, громыхающем троне и напоминал круглый буй, омываемый со всех сторон стальной щетиной штыков, киверами, ранцами. Старик взаправду считал, что без него, Антонио Муньоса, трехмильная колонна солдат всё равно что Мехико без дворца Кортеса.
Его дубленая шкура, похоже, была невосприимчива к зною: перченый завтрак, раскаленная латунная фляга с вином и ощущение безопасности служили источником его прекрасного расположения духа. Все остальные мелочи жизни возница просто презирал иль, может, умело делал вид, что презирает. Он без умолку болтал с остроухими лошадьми, угрюмыми гренадерами, а сейчас наседал с поучениями на невозмутимого Мигеля:
− О, то что ты хочешь стать бравым солдатом короля, сынок, а не канатным плясуном, я знаю! Что ж, одобряю!.. − Початок приложился к фляге. Вино было горячее, будто с костра.− Усвоил. Молчишь? Ну, Бог с тобой. Жаль, что я стар и не могу заняться тобой. Клянусь небом, уж я бы постарался сделать из тебя славного бойца. Пусть попотел бы − да, но сделал. Лучше поздно, чем никогда, верно? − Антонио утер волосатым кулаком щеку, прикрикнул на лошадей и продолжил: − Мог бы, но не сделаю. Семья, хозяйство, сам понимаешь. Одной птицы −целая армия, и со всеми надо воевать… То-то!
Мигель, казалось, не слушал бульканье толстяка, а если и слушал, то вполуха, не более. Омертвелый от усталости и зноя, он глядел из-под нахмуренных бровей на дальние шеренги солдат, жерла пушек и лошадей, что были там, впереди, где дорога делала поворот; и они казались ему бесплотными, словно плывущими в беззвучном мареве.
− Тысяча чертей! Слушай меня, Мигель, и клейми память. По всему видно, что ты еще молод и глуп,− не унимался Початок.− Уж кто-кто, а я всегда держу ухо к земле, нос по ветру.
Голос его, как сквозь горячую вату, доносился до юноши.
− Если хочешь стать настоящим солдатом… не дай тебе Бог позволить какой-нибудь юбке надеть на тебя хомут. От них все несчастья на земле… от этих дур!
Возница на миг подобрал огромное брюхо и
