Хвала отчаянию. Теодор Крамер

      Тот самый день, в который был контужен,

      настал в десятый раз; позвать врача —

      но таковой давно уже не нужен,

      навек остались дергаться плеча.

      Сходил в трактир с кувшином – и довольно,

      чтоб на часок угомонить хандру:

      хлебнешь немного – и вдыхать не больно

      сырой осенний воздух ввечеру.

      По окончаньи сумерек, однако,

      он пробирался в опустевший сад

      и рыл окопы под защитой мрака,

      совсем как много лет тому назад, —

      всё как в натуре, ну, размеров кроме,

      зато без отступлений в остальном, —

      и забывал лопату в черноземе,

      что пахнул черным хлебом и вином.

      Когда луна уже светила саду,

      за долг священный он считал залечь

      с винтовкою за бастион, в засаду,

      где судорога не сводила плеч;

      там он внимал далеким отголоскам,

      потом – надоедала вдруг игра,

      он бил винтовкой по загнившим доскам,

      бросал ее и плакал до утра.

      Когда межу затянут сорняки

      и вспыхнет зелень озими пшеничной,

      в деревне умирают старики

      весенней смертью, тяжкой, но привычной.

      Сам воздух, будто некая рука,

      орудует, в кого постарше целя,

      чтоб тот залег в могилу тюфяка,

      с которой встал-то без году неделя.

      Они лежат, одеты потеплей,

      и слушают – занятья нет приятней, —

      как треплет ветер кроны тополей,

      как шумный гурт прощается с гусятней.

      Взвар застывает коркой возле рта,