иль русалка ты,Пока понять никто не в силе.
И проступают в водной пыли
Полузабытые черты.
А может, то полузабыт
Был я.
А ты,
Как прежде,
Вдиве,
Еще не знавшая,
Что быт –
Единственный твой враг в заплыве.
На водной глади письмена
Ты сотворяешь по привычке.
И гаснет взор,
Как гаснут спички,
Когда целует их
Волна…
«Зачем я сердцем не поник…»
Зачем я сердцем не поник,
Когда какой-то снулый дядя
В глаза мне, словно в душу глядя,
Сказал беспечно: «Эй, старик!»
Мной зыкнулось через плечо.
Но никого я не увидел,
Стоящего за мной.
С обидой
Я с ним заспорил горячо:
«Ведь тот, – сказал ему, – старик,
Кто в этом мире неприкаян,
Кто чувствами не перекален
С душою, выдутой на крик…»
«Ее глаза, как два агата…»
Ее глаза, как два агата,
Смотрели с преданностью той,
Какой глядят вослед солдату,
Что не воротится домой.
И под ее библейским взором,
Способным камень обаять,
Я уходил домой с позором,
Чтоб век свободы не видать.
Я клялся всем, чем только можно,
Я изнурял себя тоской.
Ну а ее любил безбожно
Какой-то парень городской.
Он ей дарил мои сирени,
И травы с моего двора
Им горько путали колени
В те голубые вечера.
А я по горнице метался,
А я – не знаю что – творил.
Пока однажды не признался
Ей горько, что ее любил.
Она надменно усмехнулась,
Потом тихонько повернулась,
Сказав, что нам не по пути.
И по-колодезному гулко
Добавила из переулка:
– Ты уж прости,
Но подрасти.
И в ту же ночь, себе на зависть,
Мне сон пришел при смене дня,
В каком она в ногах валялась,
Моля прощенья у меня.
«Откуда нагорная черная бредь?..»
Откуда нагорная черная бредь?
И никнут седые туманы откуда?
Мне легче терять то, что нужно иметь
Для шика и блуда.
Я всех огорченных не мною прощу.
Но мне никогда ничего не простится.
Я – птица.
Живу я бездомнее птицы
И в этом пределе бездумно гощу.
«Я себя стремя стремил…»
Я себя стремя стремил,
Как стрела летя
В ту страну,
Где разум жил,
Тешась,
Как дитя.
Где все зналось наперед,
Где все чтилось в лад,
Где отчаянный народ
Был всем благам рад.
Где нежданная стезя
Не вела в тупик,
Где любой, свой крест неся,
Был,
