![Désenchantée: [Dés] obéissance - Алекс Вурхисс](/cover_609308.jpg "Désenchantée: [Dés] obéissance - Алекс Вурхисс")
электротранспорта довезет ее до Фрайбурга, там можно перейти в Швейцарию. Выход не был перекрыт – зачем? В этой стране есть те, кто не хотят бежать и те, кто не могут хотеть бежать, зачем же держать границу на замке изнутри?
Она могла уехать, и… что дальше? Начать новую жизнь? Опять окружить себя тенями, которые исчезнут при первом порыве ледяного ветра беды? Опять погрузиться в привычную до незаметности ложь мира, которая за пределами Нойерайха еще и помножена на толерантность и либерализм, которые тоже насквозь лживы?
Но как довольствоваться ложью, когда уже знаешь правду? Коюн вспомнила встреченный еще до реинигунга в соцсетях мем: самые лучшие глаза это глаза того, кто тебя любит. И она уже заглянула в эти глаза. Да, может, сама она Грету не любила. Может, и ненавидела. Это не важно.
А важно то, что ее любила Грета, и это была не привычная ложь либеральных ихьлибедихов, это была правда глаз, из которых не выпускают слезы при расставании. И что, жить во лжи, слышать, видеть ложь, чувствовать ложь губами – и вспоминать правду этиг глаз, которые, может быть, никогда больше не станут светиться изумрудом, как светились при виде Коюн?
И был другой выбор – вернуться. Вернуться унтергебеном фроляйн Греты. Это предполагало ответственность. Да, внезапно поняла Коюн. Раб не больше господина. Свою власть и свою ответственность имеют и рангхохер, и унтергебен. Ее ответственностью будет жить по их правилам, по тем правилам, которые она всегда ненавидела. По ее правилам.
Ее властью будет вернуть изумрудный свет глазам Греты.
Имплантат вышел ночью, она его едва не проглотила, но вовремя сплюнула уродливую шишкообразную массу в пустую банку от арахисовой пасты. Еще день она пролежала почти в бреду; с утра ее навестил дрон министерства здравоохранения, осмотрел и обработал рану во рту, сделал два укола и забрал банку с трупиком имплантата.
К вечеру она могла встать. Вода, которую она заготовила до того, как боль стала невыносимой, почти закончилась. Коюн добралась до ванной, попила, затем приняла душ. Взглянула в зеркало – оттуда на нее посмотрела непривычно бледная девушка с угольно-черными кругами под глазами.
И тогда она приняла решение.
* * *
– Ну, а раз помнишь, фроляйн унтергебен, пора тебе вливаться в стройную семью сатрапов и палачей, – улыбнулась Грета, щелкнув пальцами в термен-клавиатуру. На экране возник образ… Коюн подумала, что этот молодой человек мог бы быть фотомоделью. Или поп-звездой. Или актером в молодежных сериалах, снимавшихся до реинигунга. А еще точнее – задолго до реинигунга; непосредственно перед ЕА в моде были другие типажи, более слащавые и андрогинные, чем этот брюнет. С другой стороны, для современных голопостановок юноша был через чур изящен. Кого он мог бы сыграть в фильмах, выпускавшихся под патронатом фрау Магды? Разве что какого-нибудь дирижера или композитора – Коюн слышала, что
