сабли, рубнули рифму сгоряча»? Да знает конечно же! Никита – образованный, начитанный человек.
Тогда что это? Стилизация? Ни в коем случае! Стилизация – прежде всего подражание, а Никита, смею уверить, самобытен. Просто ценность для него представляет лишь то, что прошло проверку временем. Веками, а то и тысячелетиями. А современность… Что современность? Сегодня была – завтра нету. Ну покажите мне дирижабль! Нет их, где-то, говорят, летают, пропеллером ворча, но сам я не видел ни разу. А степь – вот она. И хутора. И плетни. И русская речь, которая, оказывается, и сейчас вполне способна обойтись без новоизобретённых побрякушек…
Стало быть, одна только любовь к золотому веку русской поэзии – и всё? Нет, не всё. Стоит стихам Самохина зародиться не в степи, не у костра, а так сказать, на стогнах городских, возникает в них чувство невероятной тоски. Даже любимая его зима – и та меняет качества.
Опять несносная метель
Пришла на улицы пустые…
Он не любит город, ему тягостно в городе. Но тут уж ничего не попишешь, такова философия поэта: чем дальше человек от природы и от прошлого, тем хуже человеку.
Таков Никита Самохин. Таким его надо принимать. Или не принимать. Это уж как кому понравится.
Было бы, однако, нечестно умолчать о другой стороне его творчества. Вот тут он вторгается в современность самозабвенно, очертя голову. Занозистый юный бунтарь, опровергающий одну прописную истину за другой.
Зачем Китай скрывает пирамиды?
Их – сотни! Но молчит страна дракона.
Или так:
Кто построил стену и когда,
И какая в том была нужда?
Не сомневаюсь, для Никиты это далеко не праздные вопросы. Но, на мой взгляд, его казалось бы простенькие старомодные пейзажи несут в себе куда более глубокую мысль, нежели оперённая рифмами полемика о том, против кого на самом деле возводилась Великая Китайская стена. Думаю, со временем Никита-лирик. Никита-философ возьмёт верх над Никитой-публицистом. С надеждой жду этого времени.
Евгений ЛУКИН,
член Союза писателей России
Встречай меня березами
«Растеклось на востоке утро….»
Растеклось на востоке утро,
Первым светом смывая тьму,
Как пшеничный сноп, златокудро
Зреет в юном сквозном дыму.
Но зорюют еще раины
В сладкой вязи последних снов,
И ковыль не поднял седины,
Чтоб узреть молодую новь.
Только сны не в ладу со мною,
Лишь порою мирит нас хворь.
Не прощалась она с луною
В предвкушенье медовых зорь.
«Дремлет ветр. Недвижна занавеска…»
Дремлет ветр. Недвижна занавеска.
Дремлет степь в удушливом плену.
Только россыпь мертвенного блеска
Травит душу пыльному окну.
Расползлось по хутору томленье,
Смазав марью шлях и курени.
И луна, обласканная ленью,
Улеглась на хрусткие плетни.
Тает ночка в куреве прозрачном.
Знать, к утру не сгинет пелена,
И зарю с безмолвьем буерачным
Мне встречать у пыльного окна.
«Развиднялось. Денница скользила…»
Развиднялось. Денница скользила.
Шлях дышал запотевшей травой.
Пробуждалась палящая сила,
Окаймляя восток синевой.
Мне куга снова что-то шептала
У дремливой, безмолвной воды,
И ракита, склонившись, роптала
На уныние знойной чреды.
Льется память прозрачной рекою,
Будто гнулась ракита вчера,
Но все чаще дымятся тоскою
Не знававшие степь вечера.
«Вечер грядет. Солнце к западу жмется…»
Вечер грядет. Солнце к западу жмется —
Медленно катится к яме ночной.
Может, под звездами пекло уймется,
Вняв колыбельной росы неземной.
Только не сладить с палящею силой
Всем хладнопесенным звездным хорам,
Если зарю поднебесье вкусило,
Жалуя волю горячим ветрам.
«Распахнулся апрель. Снова настежь ворота…»
Распахнулся
