рассудком, что это за извращение моего сознания, заставляющее воспринимать каждое слово Адзауро, каждое его движение так остро, словно он режет меня лезвием бритвы. И вроде в первое мгновение не больно, но затем выступает кровь и приходит боль… И какая-то часть сознания протестует, видимо гордость, боже, во мне, оказывается, еще осталась гордость, и она протестует, заставляет сопротивляться, словно пытается остановить кровь… Но слишком много ран, слишком много крови, слишком много боли, и я теряюсь в ней, я теряю в ней себя, я теряю в ней все…
– Улетай, – прошептала, все так же не в силах оторвать взгляда от его мерцающих ледяной ненавистью глаз, – пожалуйста.
Адзауро усмехнулся.
Улыбка монстра на божественно идеальном лице. Беспощадная красота, беспощадного чудовища… Как же это все неправильно…
Несколько секунд Чи молча смотрел на меня, а затем ядовито поинтересовался:
– И что мне за это будет, Кей? Что ты готова мне отдать за то, чтобы я оставил тебя в покое, не растоптав твою гордость, честь, самоуважение и положение в обществе?! – На последних словах его голос перешел почти в рык.
И я отчетливо поняла, что есть пропасть, которую преодолеть невозможно. Наверное, я понимала это всегда, просто сейчас… даже понимать оказалось слишком больно.
И вдруг, как удар под дых, злой вопрос:
– Ты любишь его, Кей?
Я вздрогнула, непонимающе глядя на Адзауро. Он холодно пояснил:
– Нет, я не об этом куске дерьма, – он даже взглядом не стал указывать на генерала, – я о том, ради кого ты согласилась лечь даже вот под этот кусок дерьма. – И красивые губы исказила презрительно-горькая усмешка, острием бритвы резанувшая по моим и так оголенным нервам.
Наверное, мне стоило сказать, что указанный «кусок» имеет предпочтения иного характера и вряд ли согласился бы на интим, даже если бы я его оседлала, не говоря уже о том, чтобы под него лечь, но вопрос был… был глубже. Адзауро в принципе умел задавать правильные вопросы.
Очень правильные вопросы.
– Не трогай Исинхая, – очень тихо сказала я.
И больно мне уже не было. Это за себя бывает больно, а за тех, кто дорог, только страшно. Страшно настолько, что ты перестаешь чувствовать свою боль, перестаешь чувствовать себя, и все, о чем можешь думать, – только бы он был жив.
– Многозначительный… ответ. – И Адзауро отвернулся, обрывая и этот разговор, и поднятую им же тему.
– Чи… – позвала я.
Акиро лишь дернул головой, приказывая заткнуться, и приказ был своевременный – генерал Энекс пришел в себя.
– О, – он потер шею, – что-то я задремал как-то.
Мы не прокомментировали: ни я, ни Акихиро.
Хотелось плакать. Хотелось кричать. Хотелось вырубить Чи так же, как он вырубил генерала, и убрать его с этой планеты, хотелось…
– Ты могла бы поблагодарить, – все так же
