гуята! – обрадованно возвестила она, когда проезжали плотину и пруд с птицей.
У садов, огороженных не столько плетнями, сколь завалами сухих веток, у перелаза спешились. На земле девочка оказалась совсем крошечной, в длинном бордовом платье.
– Ты сними с нее, а то жарко, – предложил Хурдин.
– Да, снимешь… – усмехнулся мальчик.
– Касивое платье… Касивое… – горделиво сказала девочка, поняв, о чем речь. – Мое…
– Очень красивое, – подтвердил Хурдин, пересаживая ее через ограду, в сад.
Эти сады лишь по старой памяти назывались садами. Вербы тут росли, тополя, огороды сажали, косили сено. Хурдин свой огород угадал. Картошка на нем стояла в колено. И на сочных листах ее, там и здесь, гнездились полосатые колорадские жуки, а уж личинок было и вовсе пропасть.
– Сейчас я с Ленкой… Пусть она поливает, – сказал мальчик.
– Поивать буду, – подтвердила сестренка, горделиво задрав нос. – Мой капуста… Мой люк!.. – И заспешила за братом.
В малую «копанку» возле берега мальчик налил воды, вручил сестре игрушечное ведерко и наказал:
– Гляди в речку не лезь. Там глубоко…
– Губо-око… – покашиваясь на воду, подтвердила девочка. – Поивать буду. Мой капуста. Мой люк.
– Да, поливай. Молодец.
Зачерпнув из «копанки», девочка заспешила к огороду, косолапенькая, в длинном, тяжелом платье.
Хурдин с мальчиком развели хлорофос и, помахивая вениками, принялись кропить картофельные кусты пахучей отравой. А девочка топотила по дорожке, от «копанки» к огороду, подавая о себе весть:
– Поиваю! Мой капуста!
– Молодец! Хорошо Лена поливает, – усердно хвалил ее мальчик. – Хозяйка!
– Хозяка! – звенел в ответ веселый голосок.
– Хозяйка, хозяйка!
Хурдину картофельные кусты были по колено. Он кропил их не спеша, курил, стараясь дымом перебить хлорофосовую вонь, порою останавливался, поглядывая вокруг. Огородные деляны лежали вправо и влево.
– Чья это? – спросил он, указывая на сорный, бурьяном поросший участок.
– Фалалеевых, – ответил мальчик и добавил осуждающе: – Будут жалиться: семена плохие, не уродилася.
– А помногу накапываете?
– Мы с мамкой в том году тридцать мешков нарыли.
– Хорошо.
От хлорофосового духа начинало подташнивать, и Хурдин, оставив ведро и веник, к берегу пошел, чтобы отдышаться.
Сады и огороды лежали по обе стороны речки. Пруженая и перепруженная, она, считай, не текла. Местами, где еще били со дна ледяные ключи, речка раздвигала камыши омутами с белыми лилиями и кувшинками.
Мальчик подошел незаметно и сел рядом.
Сестренка подле брата пристроилась, расправляя намокший подол.
– Уста-а. Потом снова буду поивать.
– Скупнуться… – сказал мальчик и, быстро сбросив легкую свою одежду, с разбегу кинулся в воду.
– Он
