и встретились, – заключил длинноусый с каким-то даже удовольствием.
Ему, видно, понравилось, что дело разрешалось без долгих проволочек. Перед ним лежала бумага, которую он рассматривал, повернув к свету.
– Медников… бежал из расположения… так, так… Ну, что скажешь?
– Я не убегал.
– Что, мне к Воейкову самому обратиться?
Длинноусый не сердился даже, терпеливо ждал, пока допрашиваемый дойдет до той точки, когда дальше отступать некуда, вся истина наружу вылезет. Ему было не привыкать, сколько уже вот таких прошло через его руки.
– Вот бумага, – заключил длинноусый. – А вот и человек. Что ты скажешь? – Он повернулся к Нарубину.
– Так и есть, – торопливо кивнул Нарубин. – Он… этот Медников, когда к Оби шли, он спас язычника одного, который…
– Да это старик был совсем! – крикнул Тимофей, распаляясь от такой подлости. – Зачем его убивать?
– Не кричать! – взвизгнул длинноусый, стукнув кулаком по столу. – Здесь глухих нет!
– Старик этот сказал, что Кучума не взять…
– Как так? – удивился и сам дьяк.
– Он шаманом был в этом племени, – пояснил Нарубин. – Мы с мужиками решили, что убить его надобно, чтоб заразу такую не сеял, а Медников не позволил.
– А дальше?
– Кучума мы разбили, но не взяли живьем, – торопливо пояснил Нарубин, как будто боялся, что ему не поверят. – Он по Оби ушел.
– Это мне известно, – отмахнулся длинноусый. – Ты говори по делу, что да как?
– Я и говорю… Он, Медников, язычников жалел, всячески укрывал. Татар то же самое.
– Не так было! – выдохнул Тимофей, бледнея от ярости. – Я не давал людишек почем зря грабить. А он… все золото искал, людей пытал, через это мы с ним и повздорили.
– Мы в походе! – взревел Нарубин, колыхнулась в нем прежняя злоба на Тимофея. – Я за царя!
– Ну, тихо! – снова подал голос длинноусый. – Ты… – он обратился к Медникову, но не договорил.
С пола раздалось непонятное бормотанье. Гришка в себя приходил.
– Вот еще паскуда! – выругался дьяк. – Эй, Осипов, давай этого обратно веди. А мы сейчас разбойничком займемся.
Когда Тимофея уводили, он бросил взгляд на Hapyбина. Тот блаженно улыбался, как монах, которому сам патриарх явил свою милость.
Уже ночью, когда был слышен храп сидельцев, сильно избитый Григорий подобрался к дремавшему Тимофею.
– Слышь-ка, казак…
– Чего?
– Слушай… я, когда наверху был, краем уха слыхал разговор…
Казак не мог понять, отчего это лихой человечек вдруг захотел с ним говорить? Непохоже это на него было. И потому не слишком показывал, что это его интересует. В темноте это проще было сделать. Лежишь, будто спишь.
– Да не спи!
Григорий чуть обозлился. Этот сильный мужик был обидчив не в меру. Как будто раньше сотником служил, никак не меньше.
– Чего
