для всех, как белка, очутилась на спине у Михайловского.
– Бобоша! Стакан вина! Налейте мне вина! – капризно вытянув пухлые губки, командовала «мадам». – Барин, держитесь! За здоровье присутствующих! Почему мне никто не аплодирует?
Она собиралась продолжить свои акробатические этюды, но запротестовала Александра Васильевна, перепугавшись, что белка в любой момент может оказаться на ее спине:
– Не надо, не надо больше, Марья Евграфовна! – с расширившимися от ужаса глазами запросила она. – У меня даже голова закружилась, глядя на вас. Бедный Николай Константинович, – чуть успокоившись, обратилась она к Михайловскому, – вам ведь, наверное, тяжело?
– Что делать, Александра Васильевна! Начинаю привыкать понемногу… Брачные узы – все-таки узы! – философски заявил Михайловский.
К вечеру в тесную дачу набилось много новых гостей, и гатчинских, и приезжих. То и дело назывались более или менее известные имена сотрудников разных газет и журналов. Кто-то объявил, что приехал Демерт, но «весьма свиреп» и бродит по парку с Минаевым.
– Ну, теперь дело будет… – тихо проговорила Александра Васильевна и поднялась, чтобы выйти в парк.
Стало душновато, и мы с Бобошей, чтобы освежиться, тоже вышли на воздух. Откуда-то из-за деревьев доносились странные звуки – не то мычание раненого зверя, не то похоронное пение…
– Это Демерт поет, – проговорила Александра Васильевна, стоявшая недалеко от нас.
– Нет, это просто ветер, – уточнил кто-то. – Начинается буря, видите, как деревья качаются. Сейчас дождь пойдет.
Действительно, накрапывало, и слышались, приближаясь, удары грома. Мы с Бобошей и Александрой Васильевной поспешили под прикрытие балкона.
Смутные звуки песни донеслись вновь.
– Ну, конечно же, это Демерт! – уверенно заявила Александра Васильевна. – Страшная сила у человека, губит он ее только зря.
Звуки были уже совсем близко, даже раскаты грома теперь не заглушали их, и можно было разобрать слова:
Я оскорбил офицера.
Молод и он оскорблять
Старых солдат! Для примера
Надо меня расстрелять!..
Затем в сумраке появились и приблизились две фигуры. Одна из них – с изрытым оспинами лицом, в золотых очках, в мягкой войлочной шляпе и теплом осеннем пальто, несмотря на июльский день, – опустилась на ступени балкона. Он, Демерт! Действительно, был свиреп, смотрел на всех исподлобья, видимо, мало кого узнавая. И тихо бурчал:
– Мазурики!.. Канальи!..
– Не надо, Николай Александрович! – увещевала его вышедшая навстречу именинница. – Здесь все свои. Вот и Александра Васильевна здесь.
– Какая такая Александра Васильевна? – зарычал Демерт. – Не надо мне никакой Александры Васильевны!
Стало весело.
– Вот и прекрасно, Николай Александрович! –
