старательно начищенных медных пуговиц, вряд ли понял бы меня. Я промолчал.
– Где вы сегодня были?
– В Ново-Животинном.
– У вас что там, родные?
«Да, родные! И в Подклетном у меня родные, и в Подгорном родные!» – вскричала было моя бунтующая кровь, но тут же стихла. Я попросил разрешения закупить. К моему удивлению, старший лейтенант разрешил, сказал: курите. Он даже помог мне прикурить от своей изящно щелкнувшей зажигалки. Но щелчок этот больно ранил меня, я почувствовал свою беспомощность, какую-то неприкаянность. В самом деле, кто я? что я? Праздношатающийся некий гражданин с подозрительными документами… И нет никакого дива, что я очутился в милиции. Добро, если по-хорошему отпустят.
Выбрезжился, уставясь в милицейское окно, взбаламученный воробьиным чириканьем рассвет, листья тополей показывали как бы прихваченную инеем изнанку. Я думал: наступающий рассвет поможет прояснить мое загадочно «темное» дело, но старший лейтенант не задавал мне больше никаких вопросов. Он разложил перед собой мои бумаги и, вынув из грудного кармана автоматическое перо, прикоснулся им к толстой прошнурованной книге. Перо не писало, не писало оно и после внушительной встряски, тогда белая, с припухшими, как сосиски, пальцами самоуверенная рука потянулась к пластмассовой чернильнице, к лежащей в ее желобке обыкновенной канцелярской ручке. Вставленное в ручку перо было окунуто в чернильницу, потом оно со скрипом заходило по листу тщательно разлинованной и разграфленной бумаги. Были секунды, когда перо в раздумье останавливалось, в это время смоченные слюной пальцы с привычной, давно заученной ловкостью листали мой паспорт.
– Ваша специальность и место работы?
Этого-то вопроса я и боялся, я был рад, когда мне подумалось, что старший лейтенант не намерен испытывать меня по части моей щепетильной и почему-то стыдливо скрываемой мной «специальности».
Пришлось сослаться на «охранную грамоту», из нее все же можно узнать, что я делаю, чем занимаюсь.
– Член Союза писателей… Писатели книги пишут, а…
Старший лейтенант презрительно глянул на меня, но придержал себя, больше ничего не сказал.
Я горько пожалел, что прихватил с собой и вправду не очень-то соответствующий моему бродяжьему посоху документ.
А воробьи, они так неистово расчирикались, как будто на улице лил, звонко чмокал мостовую проливной дождь. Наверно, радовались утренней прохладе, захлебывались ею, но, когда взошло солнце, сразу стихли, должно быть, вспомнили о надвигающейся дневной жаре.
Старший лейтенант посмотрел на часы, дежурство его. видимо, кончилось. Я в свою очередь поинтересовался: долго ли меня намерены держать в отделении? Ответа не получил. В голову полезла всякая дребедень: может, я незаметно влип в какую-то историю? Но где? Когда? Пьяным я вроде не был, с подозрительными людьми не встречался…
На смену старшему лейтенанту пришел капитан, на вид совсем
