сладко и самозабвенно целовала в губы.
Знойный, страстный поцелуй напоказ.
А он… он крепко обнимал ее увесистые телеса.
Вот она потянула его, игриво увлекая за собой. И они скрылись за калиткой.
Катя аккуратно закрыла дверь гостевого дома. Прислонилась к ней спиной, вслушиваясь в тишину пустой мрачной прихожей.
Глава 5
И снова напарники
– Смерть крайне подозрительная. И пока на сто процентов ясно лишь одно – это не смерть от естественных причин, – объявил Кате майор Денис Скворцов, когда она явилась к нему в отдел полиции на следующее утро ровно в девять часов.
Начальника бронницкого отдела полиции Катя, убей бог, не помнила – а ведь они с Гущиным приезжали к нему, беседовали, забирали уголовное дело. Но она Скворцова не помнила совсем. Удивительно, что он ее запомнил – такая яркая неординарная личность, да? Катя тогда сразу же запомнила лишь Клавдия Мамонтова. Ну еще бы!
А майор Скворцов был худ, быстр как горностай, на его носу с горбинкой красовались очки, чем-то похожие на пенсне, ото лба начинались залысины. Левая рука его, закованная в гипс, покоилась на перевязи. Катя подумала, что главный бронницкий полицейский с внешностью домашнего репетитора не слишком подходит этим самым Бронницам, самобытности которых она уже успела подивиться по пути в ОВД.
Она вышла из гостевого дома в половине девятого. Оделась, как и рекомендовал ей шеф Пресс-службы, тщательно, стиль деловой от «Джил Сандер», ее любимой марки – белая хлопковая рубашка, черный брючный костюм, вместо туфель на шпильке – лоферы. Из украшений – только браслет. Стиль – дорогой столичный минимализм. Шик и простота. Она пока не знала, что ее ждет и что предстоит делать, но костюмчик «должен сидеть».
На дом ювелирши, где заночевал на пышных бронницких перинах Мамонтов, она даже не оглянулась.
Проходя по главной улице мимо магазина хозтоваров, она узрела странного аборигена – крепкий мужчина в толстовке и брюках карго таскал коробки и ящики в «Форд»-грузовичок. Он что-то бормотал и активно жестикулировал. Его круглое лицо блестело от пота, а глаза поражали этаким застывшим в них трагическим «византизмом» – почти как на иконах, но еще более истовым и со звериной серьезностью. Все приятное впечатление от его относительной молодости и крепкого сложения сводила на нет бритая налысо голова. И череп его блестел в лучах осеннего робкого солнца, словно позолоченная маковка.
– Россия, нищая Россия… мне избы серые твои… Ах ты… все плохо живем? Это хотел сказать, да? Это? Декадент… все одна Европа на уме, а здесь, значит, избы да расхлябанные колеи, и спицы, блин, вязнут, да? А при ком мы лучше жили? – бритоголовый с силой шарахнул ящик в кузов «Форда». – Нет, ты ответь мне, при ком мы лучше жили, а?
Незнакомец явно дискутировал с поэтом Блоком, применяя к нему нелестные эпитеты из политических телевизионных шоу. В ящиках что-то позвякивало, словно тайно возражало – ехидно и нечленораздельно.
