на свежий воздух. От слабости пошатывало. Надежда медленно шла по аллее, под ногами лег ковер из опавших листьев. День стоял по-осеннему тихий. Когда в горах прогрохотало, Надежда решила, что подступает гроза, но шум не утихал, приближался.
«Пушки? Обстреливают город?»
Вскоре мимо лазарета потянулись к порту беженцы. Повизгивали колеса подвод, бричек. Ржали смертельно уставшие, некормленные кони. Некоторые люди заворачивали во двор госпиталя, чтоб чуть передохнуть, съесть кусок хлеба, выпить кружку воды, перепеленать детей.
– А вы чего стоите? Или дожидаетесь красных? Тогда не позавидую: мигом пустят в расход, – язвительно предрек доктор.
– Меня и в расход? За что? – отшатнулась Плевицкая.
– Красные быстро найдут причину. Узнают, что навещал полковник, приносил подарки, что остались с врангелевцами, и посчитают врагом. Бегите, мадам, из города, да поскорее: ни вам, ни мне, обслуживающему раненых белых, в России теперь нет места.
Видя, что певица пребывает в нерешительности, врач привел другие веские доводы, по которым Плевицкую в Феодосии ожидает гибель от пули или сабли. Для размышлений не давал времени.
– Но мне не пройти и сотни метров, свалюсь…
– Помогу, не оставлю на съедение варварам.
Надежда проверила, цел ли под платьем пояс с зашитыми драгоценностями, и влилась с начальником госпиталя в поток беженцев.
В порту бурлила, гомонила толпа – все причалы забили желающие поскорее попасть на борт. Люди с баулами, тюками, детьми на руках точно обезумели, стоял несмолкающий крик, более похожий на вопль.
Плевицкая потеряла врача, позже, вспоминая о бегстве, оправдывала решение покинуть Родину болезнью, которая сделала ее излишне покорной, поддающейся чужому влиянию, и еще отсутствием рядом Юрия – он бы отговорил уплывать…
Люди брали пароходы штурмом, не обращая внимания на упавших с трапов, раздавленные вещи. Толпа протащила певицу на верхнюю палубу, прижала к переборке.
Рассвет прятался за горной грядой, когда протяжно пропел пароходный гудок и «Держава» медленно отошла от причала, провожаемая гвалтом оставшихся на берегу, со страхом ожидающих вступления в город Красной Армии: 8 ноября начался штурм Турецкого вала, 13-го освободили Симферополь, 15-го из Крыма отплыли в Турцию последние суда с беженцами.
На палубе горели редкие огни, в их свете Надежда видела смертельно уставших товарищей по несчастью, желающих укрыться от шквального ветра. Не по сезону легко одетые пассажиры дрожали, нестерпимо жарко было одной Плевицкой, вскоре жар сменился сильным ознобом. Она села, сжалась в комок…
Сколько часов провела на палубе, Надежда бы не ответила – мир стал нереальным, кружился, светился радужными кругами, затем померк. Очнулась от того, что чуть не захлебнулась от вливаемой в рот воды, чуть отдающей запахом рыбы. Не сразу поняла, почему вокруг незнакомые лица, как с палубы переселилась на койку в каюту, кто помог, что за добрые люди пытаются
