о неудавшейся миссии «наседка». – По-женски хитра, не по-женски мудра. Обладает крепкими нервами, хотя жалуется на всякие недуги. Плачет лишь по ночам. Не устает твердить о невиновности, больше беспокоится о муже, нежели о себе. О политике ни слова, тем более о делах мужа, словно не в курсе их.
Снова очутившись в полной изоляции от мира, Плевицкая часами сидела на койке, устремив потухший взгляд в одну точку на стене. Перестала смотреться в зеркало, не красилась, порой забывала утром причесываться. Лицо приобрело нездоровый землистый цвет. Пожаловалась надзирательнице на боли в животе, тюремный врач поставил диагноз нефрит, что певица восприняла с полным безразличием.
Однажды попросила бумагу, ручку, чернильницу.
– Одумалась! Будет писать признание! – обрадовались в следственной группе.
Два дня с несвойственным ей прилежанием Надежда Васильевна заполняла листы корявыми строчками, но было это не признание в соучастии в похищении, работе на зарубежную разведку, а новые воспоминания, дополнение к двум изданным книжкам. На третий день желание писать пропало.
«Не мастерица сочинять, – поняла певица. – Не надо рядиться в чужую одежку. Прежние воспоминания не записывала, а рассказывала. Тяжелее сочинительства работы нет, легче спеть два отделения, нежели настрочить пару страниц… К тому же рядом нет помощников, да и тюремная обстановка не располагает к творчеству, закрылось рахманиновское издательство «Таир», некому оплатить типографские расходы. Вырвусь на свободу и уговорю самого талантливого из наших русских в Париже записать новые главы, где будет много сенсационного, но ни слова, ни намека на работу «Фермерши»: моя с Колей тайна принадлежит не нам…»
Когда в минуту безудержной тоски, полного отчаяния, безысходности явилась мысль о самоубийстве, Плевицкая тряхнула головой, сжала кулачки, ударила ими себя по коленям: «Прочь! Это дьявол нашептывает на ухо, но я не сдамся! Дождусь суда – приговор должен быть оправдательным!»
Прописанные тюремным врачом снотворные таблетки помогали мало – после приема лекарства чуткий сон наступал ненадолго и сменялся изнурительной бессонницей. Чтобы наконец-то уснуть, повторяла про себя строки Клюева:
Я надену черную рубаху
И вослед за мутным фонарем
По камням двора пойду на плаху
С молчаливо-ласковым лицом…
Утром по сигналу одевалась, проглатывала безвкусную осточертевшую овсяную кашу, выпивала жидкий желудевый кофе, жевала булочку и вновь укладывалась лицом к стене.
«Не буду распускаться и паниковать, иначе лишусь рассудка».
В тишине и одиночестве хорошо размышлялось о том, что привело в тюрьму. Плевицкая спрашивала себя: кто виноват в случившемся, что заставило мужа бежать, а ее оказаться под арестом? Было предательство или это рок, судьба? Отчего Коля не позвонил в отель, не предупредил о грозящей опасности, не посоветовал, как ее избежать? Не имел возможности, был далеко от Парижа, опасался звонить,
