лучше и легче. Нет, она знала, что через пару лет коммунизм все-таки не настанет. Но надеялась, что страна потихоньку приближается, делает маленькие шажки к их совместной с мужем мечте. Вот настанет лучшая жизнь, тогда-то Федор вздохнет спокойно, и его интересы сместятся в сторону семьи… А почву для этой будущей спокойной жизни надо готовить уже сейчас. Надо, обязательно надо родить второго ребенка – тогда-то он точно будет к ней привязан. Когда-нибудь он это оценит и поймет. Когда-нибудь…
Так на свет появилась я. Мама снова приехала рожать в нашу глушь, к родителям. Несмотря на то что революций в это время больше не ожидалось, мысль родить ребенка в городе ее даже не посетила. Я думаю, подсознательно она стремилась туда, где царила любовь, где все любили ее, Лизу – такой, какая она есть, вне зависимости от мировой революции. В городе она спасала всех и вся, а в деревне даже сосны помогали ей выжить.
Вполне возможно, что родные стены ей помогли тогда остаться в живых. Роды оказались трудными. Началось кровотечение, которое еле-еле остановили. Нелегко я далась маме. И в этот раз она осталась в деревне на год. Может быть, было у нее все-таки чувство вины перед нами. А может быть, просто не было сил возвращаться в любовь на троих, где приходилось держать ежедневную оборону. Сейчас трудно сказать, почему она не торопилась тогда к мужу, а спрашивать – увы! – уже не у кого.
Итак, я родилась в суровый зимний день 1 февраля 1927 года. Не удивляйся, милый мой читатель, я не перепутала ни года, ни десятилетия. И не предлагай мне взглянуть на календарь или, может быть, посмотреть в зеркало. Я прекрасно знаю, что там увижу. Еще раз прошу: верь мне на слово. Я все объясню позже, когда придет время.
Отцу отправили телеграмму о том, что у него родилась еще одна дочь. Он ответил: «Поздравляю тчк возвращайся тчк много работы». Говорят, что впервые он увидел меня, когда мне было три года. Но я не помню ровным счетом ничего, что связано с той встречей. Наверное, мой мозг отказался осознавать факт удаленного отцовства.
Впоследствии, когда то же самое повторилось еще через полгода, я, по крайней мере, хоть как-то запомнила его: темные волосы, громкий голос, кожаная куртка – холодная на ощупь. Такой он был, мой слишком занятый отец. Надо сказать, что маму я тоже видела нечасто: она приезжала раз в полгода. Во время таких визитов я по полдня стеснялась ее и не могла смотреть ей в глаза, а потом радовалась и пыталась не отпускать ее назад. Но она все равно уезжала. К нему. К тому, который в черной кожанке. Слушать его громкий голос. Пусть. Я оставалась с воркующей бабушкой, мягким дедом и ни во что не ставящей меня Анькой. Ну и, конечно, с моим сосновым лесом. Кстати, одну из сосен я не зря назвала Федором – мне хотелось, чтобы кто-то с этим именем все-таки был со мной рядом. Мой Федор был стройной и высокой сосной и гудел во время ветра – и голос у него был очень громкий, как у отца.
Так и протекало мое прекрасное детство на свежем воздухе,
