p>– По непфофефенным федениям на нас нападут в блифайфее фьемя! – Сашка стоял на краю недорытого окопа и сурово поглядывал сверху на двух сорванцов лет восьми. Сережка и Андрейка, грязные, как черти, пыхтели от удовольствия на дне ямы. Еще бы!
На днях парни приняли бесповоротное решение насчет своей судьбы: они станут землекопами. А тут такой случай набраться опыта подвернулся!
– Серый, а чем мы отбиваться-то будем? – Андрейка с непривычки умаялся. Он решил «потравить баланду», пока Сашка на секунду отвлекся – погнался за огромным кузнечиком-кобылкой.
Сережка убил впившегося в шею овода и зашептал другу на ухо:
– У моего деда ружье есть. Только ты никому не говори. И еще две ленты патронов к нему.
Андрейка аж задохнулся от зависти.
– А у моего деда… танк в сарае стоит! Да. Ему пленный немец прошлой весной подарил.
– Не смеши мои коленки! – прыснул Сережка.
Андрейка понял, что с танком вышел перебор. Он надулся и снова стал ковырять лопатой глину.
– Вот дурачок! – не унимался Сережка. – Танк! Так дед и разрешит тебе из него пальнуть! Нет, даже не мечтай. Ни разочка не даст!
От этих слов Андрейку прямо-таки подбросило в воздух. Глина, которую он собирался выбросить за пределы ямы, посыпалась мальчишкам за шиворот. Они завизжали.
С края окопа свесилась вихрастая голова Сашки:
– Фто фумите, бефтолочи? Не мофете копать – уфтупите мефто!
Тут надо заметить, что с дикцией у Сашки обычно был порядок. Просто сегодня утром, еще в мирное время, он от нечего делать решил лизнуть сидящую в цветке шиповника пчелу. Та такое проявление дружелюбия не оценила и вонзила жало прямо в верхнюю губу Сашки.
Услышав грозные слова командира, сорванцы принялись копать с удвоенной силой. Комья глины так и замелькали в воздухе.
Но вскоре Сашку, который третий час маячил под обжигающим июльским солнцем, совсем загрызли слепни. Он спрыгнул в прохладную яму и, несмотря на бурные протесты юных землекопов, вытолкал их на поверхность земного шара. Немного поковырял влажную глину сам, после чего нашел сооружение достаточно глубоким, узким и незаметным для противника. Лишнюю землю раскидали вокруг, а саму дырку прикрыли бурьяном.
– Фтобы не пфивлекать к фафегифефкому объекту лифнее внимание с вофдуха, – снисходительно объяснил Сашка.
Загорелые, с суровыми лицами и полопавшимися мозолями на руках юные бойцы отправились в деревню за провиантом.
– Чо нарыли? – поравнявшись с мальчишками, рискнула спросить шедшая с дойки баба Вера. – Небось, клад какой-нибудь?
– Окоп.
– Да вы што?! – запричитала старушка. – Никак воевать собрались? Век бы этой войны не было. Не было бы её, проклятой, больше никогда, никогда…
Баба Вера прибавила «газу», бормоча себе под нос что-то невеселое, зловещее.
Тяжелые мысли одолевали старушку неспроста. Ведь только местный слепоглухонемой не знал, что рядом с Алексеевкой располагается секретная военная база. Правда, наполовину разворованная, но еще действующая. Случись что, натовские бомбардировщики первым делом жахнут по ней. А значит и по деревне. То-то и оно…
Овечий царь
К вечеру милитаристские настроения в народе мало-помалу рассосались. А зря.
Не успели верхушки осин стряхнуть кровь умирающего за горизонтом солнца, а сельчане уже понесли первые потери.
Исчез пастух Витька.
Многие видели, как он брел в своем рваном плаще по колено в овцах. Его видели возле пруда, его видели в районе свалки, которая была почти на окраине деревни. И вот с этого момента его уже никто не видел. Овцы с козами пришли одни.
Привычно припустив на крики встречающих хозяек «Катек! Катек!» и ошалев от запаха хлеба в их шершавых ладонях, животина совсем забыла о своем предводителе.
А ведь Витька пропал!
Его хватились только с первыми звездами. И то потому, что баба Вера недосчиталась среди своих многочисленных рогатых питомцев барана по кличке Баран.
– Витьку! – кричали старушки-подружки. – Витьку к ответу!
А Витьки-то и нет.
И вот, несмотря на поздний час, жители Алексеевки не спят. Гудят под черемухой на завалинке, как рой растревоженных ос.
Но толку от пересудов мало. Вообще, если честно, никакого толку.
Вот тут-то на сцену и вышел Сашкин дедушка, пузатый и горячий, как самовар, мужчина:
– Я чай, огольцы не зря, поди,
