чиновника и пыталась вникнуть в суть происходящего.
– Я, знаете ли, хочу сделать вам хорошее предложение…
«То есть бесплатно заставить работать».
– Я возвращался из служебной командировки, на борту «Аэрофлота» есть пресса, и, главное, есть время читать…
«Ну да, в основном-то вы только считаете, когда вам читать!»
– И там была ваша статья в журнале очень жесткая, справедливая, о коррупции, «Нары, Канары и Закон Божий»…
«Сам-то ты не с Канар возвращался?»
Ольга коротко и внимательно взглянула на него, и потому, как заметался взгляд глубоко посаженных бесцветных глазок, как порозовело сытое, массивное лицо Толстопальцева, поняла, что попала в точку.
– И это, конечно, ужасный порок – коррупция, «откаты», как вы пишите. Политтехнология, навязанная Западом. Сначала чиновников нравственно разлагают, а потом народ начинает протестовать, выходить на площадь…
«Ага! Значит, такой кусок заглотил, аж самому страшно стало!»
В лице Толстопальцева обозначилось нечто мученическое. Боковым зрением Ольга отметила изумление Светланы – похоже, в таком состоянии та видела шефа впервые!
– Вы очень верно и точно говорите, – мягко и сердечно поощрила Муромова чиновника.
Толстопальцев совсем расклеился – голос его дрогнул, левый глаз увлажнился.
«Да… И у воров бывают минуты покаяния! Надо же, ну я прям как батюшка, как отец Феодосий! Народ на исповедь пошел!» Ольга отвела взгляд, «не заметила» минутной слабости Толстопальцева, и он приободрился, взял себя в руки:
– И вот я хотел… Мы в департаменте ведем такую работу… Она, наверное, вам будет интересна…
Далее последовало путаное изложение «фантазии», суть которой, если перевести её из метафизической области в практическую, состояла в следующем. Страшные нары, образ которых нарисовала в статье Ольга, так потряс Толстопальцева, что он решил: единственное средство спасения для него – бескорыстно написанная заметка честного журналиста. И эта статья должна убедить, в первую очередь, самого Вадима Григорьевича в его добропорядочности и неподкупности. Ему, Толстопальцеву, не нужен пиар, ему нужна глубинная правда – в душе он знает, что он – хороший и замечательный человек и что деньги – ничто по сравнению со спокойной совестью. Любовь продажных писак ему надоела, он хочет искренней и бескорыстной симпатии от благородных сердец, он мечтает о «возвращении к истокам» настоящих чувств и эмоций. Он верит, что Муромова оценит его душевный порыв и не откажет страждущему и ищущему…
С первых же слов «фантазии» Ольга вполне уяснила её суть, но не перебивала Толстопальцева и слушала его, не выказывая эмоций. «Достоевщина… ишь, как завело его!» Она мельком взглянула на Светлану: на лице пресс-секретарши читался суеверный ужас.
Наконец Толстопальцев остановился. Кажется, он был растерян: не сболтнул ли лишнего?!
Но Ольга прекратила
