обозначил отход от боевых искусств к придворному этикету: прочь от баталий, навстречу балету16.
В то же время Академия представляла собой проблему. Ведь танец был не только своеобразным «боевым искусством» аристократии и королей, но и давно сложившейся профессией: танцовщики (даже королевские) по традиции входили в братство Confrérie de Saint-Julien des Ménétriers; образованное в 1321 году, оно также обслуживало музыкантов, жонглеров и акробатов. Братство (или конфрерия, или цех) контролировало доступ к профессии и определяло льготы для своих членов, и танцовщики должны были так или иначе отметиться в нем, чтобы заручиться полномочиями, необходимыми для устройства на хорошее место. Членство же в новой Королевской академии танца, наоборот, было привилегией (или дарованным королем «частным правом»), а значит, прямым вызовом авторитету братства. На самом деле тринадцать человек, назначенных Людовиком, были не просто танцмейстерами: они называли себя «старейшинами» и являлись учителями танцев королевы, дофина, брата короля и позднее – самого короля. Как членам Академии им был дарован особый допуск к королю и – самое важное – освобождение от налогов и обязательств перед братством, помимо уймы прочих сборов и пошлин. Как и множество придворных, получавших вознаграждение, эти танцовщики считались «людьми короля» и своим статусом (как и благосостоянием) были обязаны его покровительству. Это была настоящая синекура для ловкачей17.
Как можно представить, члены конфрерии нашли это возмутительным. В целой серии категорично написанных памфлетов, включая тот, что был сочинен предводителем братства, противники новой Академии заняли позицию превосходства и обвинили ее членов в отчуждении танца от музыки, что лишало его всяческого смысла. Сама идея о том, что Академия танца может существовать вне гильдии музыкантов, говорили они, – ошибочна и глубоко оскорбительна. Ведь танец является визуальным отражением музыки, а сама она есть выражение небесных созвучий (поэты «Плеяды» считали так же). Взаимосвязь между танцем и музыкой «построена по образу божественной гармонии и потому должна продолжаться до тех пор, пока существует этот мир». Действительно, танцмейстеров долгое время готовили как скрипачей с тем, чтобы они могли себе аккомпанировать и в ряде случаев сочинять арии, и их искусство считалось своего рода ответвлением от музыки18.
Однако сторонники Академии отмечали, что на деле танец перерос музыку. Новые цели, поставленные перед ним, заключались-де в том, чтобы возвысить знать для служения своему королю. Музыка – не больше, чем аккомпанемент, а самодостаточность и превосходство танца очевидны: учителя танцев, если на то пошло, прекрасно сложены и изящны, а скрипач может быть «слепым, горбатым или одноногим, что никак не вредит его искусству». Впрочем, исход этой шумихи не вызывал сомнений. В 1663 году в Gazette появилась заметка, что «скрипачи глубоко возмущены и единодушно выступили против нового учреждения, но их дело было отклонено»19.
Наступили
