Пенни минуту посидела молча. Потом посмотрела на меня. Потом еще подождала.
– Ничего не слышу, – сказала она наконец.
– Может, он устал, – предположила я.
– А у меня тоже один раз был кролик. Я тогда была совсем маленькой, и мы жили в фургоне.
– И что с ним стало? – спросила я, уже чувствуя жестокую неизбежность того, что последует.
– Они его съели, – сказала Дженни Пенни, и по ее грязной щеке к уголку рта сбежала одна слеза. – Сказали, что он убежал, но я знаю, как все было. Вкус-то был совсем не такой, как у курицы.
Еще не договорив, она подняла подол халата, подставив холоду белую коленку, и со всей силы опустила ее на острый край плитки. Кровь немедленно побежала по ноге вниз, к краю носка. Я молча смотрела на нее, испуганная и одновременно зачарованная этим внезапным неистовством и спокойствием, сразу же разлившимся по ее лицу. Задняя дверь дома распахнулась, на улицу вышел мой брат.
– Ух ты, ну и холод! – поежился он. – А вы что тут делаете?
Мы не успели ответить, но он уже увидел ногу и кровь.
– Черт!
– Она споткнулась и упала, – поспешно объяснила я, не глядя на нее.
Брат присел на корточки и потянул ногу Дженни к свету, льющемуся из кухонного окна.
– Дай-ка посмотрим, что у тебя здесь, – приговаривал он. – Черт, сколько крови! Больно?
– Уже нет, – ответила она, засовывая руки в слишком большие карманы халата.
– Тут нужен пластырь, – сказал брат.
– А может, и два, – подхватила я.
– Ну, тогда пошли. – Он поднял Дженни на руки и прижал к груди.
Я никогда не думала о Дженни как о маленькой девочке. Странный ночной образ жизни и преждевременная самостоятельность как-то старили ее. Но тем вечером Дженни Пенни, прижавшаяся к груди моего брата, показалась мне маленькой, беззащитной и несчастной. Ее щека мирно прижималась к его шее; глаза жмурились от ощущения защищенности и заботы. Я не пошла в дом сразу за ними. Пусть она вдоволь насладится этим моментом. Пусть поверит в то, что все, что есть у меня, принадлежит и ей.
Несколько дней спустя мы с братом проснулись от шума и ужасных воплей. Мы выскочили на площадку, вооружившись тем, что оказалось под рукой (я – мокрым ершиком для унитаза, а брат – деревянным рожком для обуви), и увидели, что по ступенькам вверх бежит отец, а за ним взволнованная мать. Отец был бледным и казался похудевшим, как будто за то время, что мы спали, он потерял целый стоун веса.
– Я ведь говорил вам, что так и будет? – спросил он, подняв к нам незнакомое безумное лицо.
Мы с братом растерянно переглянулись.
– Я же говорил, что мы выиграем! Говорил? Я – счастливчик! На мне благословение Господне. Я избранный. – Он опустился на верхнюю ступеньку и зарыдал.
Его плечи тряслись, годы сомнений и мук вырывались из груди вместе с громкими всхлипами, и самоуважение вновь вернулось к нему благодаря всего лишь клочку бумаги, который он сжимал между указательным и большим пальцами. Мать погладила
