них во дворе. Носилась за бабочкой, кажется лимонницей, плохо видно было из окна… Лязгала зубами на тополиную пушинку. И ни на кого ни разу не гавкнула… Откуда взялась? Разве на территорию больниц пускают бездомных животных? Или для некоторых такая вот шальная собака, способная вызвать улыбку, становится лучшим лекарством?
Он лихорадочно отгонял мысли о смерти, маминой смерти: «Нет-ет! Не думать!» А они упорно лезли в голову все эти месяцы… И сейчас, когда Птиц петлял переулками, уводящими прочь от интерната, опять подумалось при виде легкомысленно-пухлых облаков: «Что ждёт там? Нас всех? Или… ничего?»
Он цеплялся за веру, что мама узнает об этом ещё не скоро.
Гурман помог ему выскочить за ворота, пока на территорию въезжал молоковоз. Отвлёк охранника – попросил закурить, а тот погнал нахального подростка подальше. Но всё же отвернулся, отвлёкся на него, и Птиц проскочил с другого борта машины. И сразу свернул налево, не останавливаясь, промчался вдоль забора, чтобы не засветиться, пока перебегает дорогу. Потом уже метнулся на другую сторону и нырнул в переулок.
Но и там не сбавил шагу: Гурман велел петлять и уходить всё дальше, насколько хватит сил. И Птиц бежал со всех ног, только раз остановился у колодца – прямо из ведра залил ледяной воды в пересохший рот. Колодец тоже был древним, как и заборы, и домики за ними с просевшими крышами и выцветшими наличниками. Даже не верилось, что в часе езды отсюда – другая реальность: Москва-Сити, сверкающие зеркальными окнами банки, отполированные площади, колонны театров…
Но в столицу он не собирался, мама лечилась здесь же в Подмосковье. Замучаешься ездить… Нужно было затаиться где-то на несколько дней – так велел Гурман. А уж потом, когда волна поисков минует больницу, можно было потихоньку пробраться туда. Повидать маму и сказать ей, что никакой другой семьи ему не нужно. Только он и она.
Так было всегда, сколько Птиц себя помнил. Таков был его мир. Отец никогда не жил с ними, Птиц в глаза его не видел… И родители мамы ещё до его рождения разбились на машине. Поэтому она так и не купила Птицу даже велосипеда… Хотя сама смеялась над этой фобией:
– Да понимаю я, как ничтожно мала вероятность повторения… Ты уж прости, сынок! Но я ничего не могу с собой поделать.
Да он особо и не настаивал. Куда больше велосипеда его притягивал книжный шкаф, доставшийся ещё от бабушки – светлобокий корабль, трюмы которого были набиты сокровищами. У Птица всегда подрагивали пальцы, когда он доставал старую, но ещё не читанную им книгу. От запаха желтоватых страниц тянуло блаженно закрыть глаза, ведь это был аромат странствий, любви, приключений, которыми была небогата его жизнь. Они с мамой всегда жили радостно, но тихо. Им нравились вечерние беседы за чашкой чая, а не прыжки с парашютом… Хотя Игорь, сосед по парте, не раз пытался затащить его с собой на аэродром, но Птиц отказывался. Не трусил, нет! Просто сомневался, что это доставит ему больше удовольствия, чем воскресенье с книгой.
Поэтому Птиц ничуть
