роненосцы.
Уже давно понятно: окружающие отторгают того, особенного человека, которому удалось заглянуть за грань стеклянного куба, ограничивающего их мир. Ведь он перестаёт считать остальных гигантами, какими хочется казаться даже пигмеям. И чтоб он утратил волшебное зрение, людской стае приходится избить его… И не раз.
Стенки куба прозрачны, только это дано заметить не каждому. Слепые толкутся в замкнутом пространстве, и самое неприятное, что я среди них. Не сейчас – в прошлом. А мой брат особенный… Даже если мне всё только придумалось, и он никогда не видел больше других.
Я помню время, когда он родился. Кто бы мог подумать, что мне запомнится его запах? Редкие рыжеватые волосики пахли так сладко и незнакомо… До сих пор верю: это запах счастья. В мире нет аромата лучше, чем тот, что исходит от новорождённого малыша.
У него были тёмно-серые с диковинными узорами глаза, никакой младенческой почти бесцветной голубизны. И он очень серьёзно разглядывал меня, когда родители принесли его из роддома.
Именно мне он впервые сказал: «Агу!» и улыбнулся во весь рот. Его голые дёсны были, как лепестки розы. Тогда ему только исполнился месяц…
Он так заливисто хохочет, когда ему дуешь в шею и делаешь: «Бр-р-р!», прижимаясь губами. Клянусь, он всегда смотрит на меня с любовью! Точнее, смотрел… Мой брат вообще с рождения любил людей и улыбался встречным, когда научился сидеть в коляске. Его рыжие волосики развевались пламенным ветерком, и папа как-то сказал нам с мамой:
– Когда идёшь вам навстречу, кажется, будто вы везёте в коляске солнце.
Он – солнце. А во мне больше тьмы.
Правда, мама никогда даже слышать об этом не хотела:
– Не наговаривай на себя!
У нас хорошие родители. Хоть в этом повезло…
Но другие люди никогда не улыбаются мне на улицах. Да мне особо и не нужны ничьи улыбки! Я чаще отвожу глаза, если с кем-то встречаюсь взглядом, хотя стыдиться нечего. Никаких особых гадостей за душой.
Или есть? Кто из нас без греха…
Мой брат в одиночку способен перевесить все грехи человечества… Многих бесят младшие братья и сёстры, особенно если с ними заставляют играть и гулять. А мне всегда хотелось со скоростью ветра нестись из школы домой в то время, когда брата ещё не водили в детсад. Он сидел на подоконнике и ждал меня, чтобы скорее забраться в вигвам из диванных подушек и почитать книжку.
Я ж говорю, он особенный. Может, он и сейчас ждёт меня на подоконнике?
Меняю целый мир на один час с моим братом!
Только никто не предложит такой обмен.
9 апреля 3 часа ночи
Сквозь одеяло кто-то тронул пальцы его ноги. Ещё не проснувшись до конца, Егор лениво дёрнулся:
– Яшка, отстань…
– Ты же не спишь! Егор, ну проснись… Я хочу тебе что-то рассказать. Интересное!
– Я сплю, – простонал он.
И правда уснул на секунду. Унёсся назад – в выжженную солнцем степь, по которой скакал на вороном коне. Пыль колола лицо, не давая глубоко вдохнуть. Он опять задыхался, и горло выжигало чёрным дымом…
Опять? Разве такое было?
Чья-то гнедая лошадь мчалась так близко, что он различал ослепительные искры, путавшиеся в её гриве. Егор слышал разнобой топота и локтем улавливал жаркое дыхание. Но кто был всадником? Лицо ускользало вместе со сном.
Он широко распахнул глаза: «Яшка!» Рывком сел на постели. В комнате никого не было.
И быть не могло.
6 апреля 13 часов
Сашка никому не рассказывал в садике, что спит вместе с поросятами. И на поросятах. И под поросятами…
Не настоящими, конечно! Их нарисовали на простыне и наволочке, и пододеяльнике. Получилась очень большая поросячья семейка! И все, как один, кругленькие и весёлые. Было бы очень жалко их, если бы над ними стали смеяться… Нет, больше смеялись бы над ним, что у него постель не в машинках или роботах! И этого как-то не хотелось… И объяснять почему он так любит этих кругленьких свинюшек – тоже.
Саше нравилось, что они всё время улыбаются, совсем, как его сестра Инга, когда смотрит на него. Другим она вообще не улыбалась, и воспитательница однажды сказала про неё такое, чего вслух не говорят:
– Ну, и дети у Лебедевых! Дочь – уже в четырнадцать лет мегера, сын – полный дебил…
Что такое «мегера» Сашка не понял, но это явно было нехорошее слово, ведь у Валентины Петровны противно оттопырилась губа. Как будто перед ней таракан выполз, да не простой, а американский. Они же гигантские! Сашка такого только в Интернете
