парней, о чем говорила снайперская меткость и использование идеального глушителя.
«Нет, это все же бумажник», – пришел к твердому убеждению Танцор. Хоть никто и не знал его в белокаменной по имени-отчеству, кроме ментов в двух отделениях милиции, куда он когда-то угодил по пьянке, но за эту самоуспокоительную соломинку он хвататься не стал. Береженого бог бережет!
И тут же трясущимися руками стал запихивать в сопротивлявшийся лопатник всю ненужную и опасную требуху, чтобы все это выкинуть в мусоропровод. Опасно, конечно, но другого, более надежного способа избавиться от улик не существовало.
Однако сделать этого он не успел. Вновь зазвонил телефон. Но уже не нервно, а с большими интервалами, по-московски.
– Андрей Николаевич, я бы не советовал вам испытывать судьбу. Как вы успели убедиться, мы – люди обстоятельные, привыкли, чтобы нас внимательно выслушивали до конца, а уже потом принимали решения. Уверяю вас, никого не интересует, что вы вчера присвоили себе чужой бумажник.
– Простите, вы, наверно, меня с кем-то путаете, – залепетал Танцор, прекрасно уже понявший, что если он сейчас дотла сожжет и бумажник, и баксы, а пепел проглотит, то и это его уже не спасет, – о каком это бумажнике вы говорите? Я ничего не присваивал.
– Да успокойтесь вы, ради бога, – продолжал струиться в трубке бархатистый баритон, несомненно, принадлежащий человеку, который прекрасно осведомлен о своей исключительной значимости в этом мире. – Простите великодушно за оговорку. Это теперь ваш бумажник, вы присвоили его на законных основаниях. Видимо, вы недостаточно хорошо ознакомились с его содержимым. Окажите любезность, возьмите, пожалуйста, в руки пластиковую карточку и прочтите имя ее владельца. Я подожду.
Танцор трусливо, словно это была дымящаяся граната или шипящая очковая змея, взял в руки карточку и прочел: «Andrey N. Shundrin». Это были его имя, его усеченное отчество и его полная фамилия, почти незнакомая, поскольку он ей не пользовался уже лет пять. Между лопатками, по позвоночнику, пробежала шустрая струйка пота, которую в иной ситуации можно было бы назвать эротической.
Но сейчас Танцор остро почувствовал приближение совсем другой эротики, другого секса: кто-то могущественный собрался во что бы то ни стало поиметь его, поиметь со страшной силой и мощью, не считаясь с материальными затратами. Нет, это отнюдь не плата, не аванс за что-нибудь, что можно с него получить.
Танцор прекрасно понимал, что ничего более ценного, чем артистический талант и внутренние органы, пригодные для трансплантации, у него нет. Но все это, вместе взятое, не тянуло в современной России даже на пять штук, вложенных в лопатник заботливой рукой. А тут ему еще и счет открыли. Зачем? Точнее, за что? Чем он сможет расплатиться? Выступить в роли киллера? Это было нелепо. Устроиться в банк и вынести для благодетелей через черный ход золотой запас страны?
В голову лезла всякая шиза. Надо было выработать стратегию поведения, чтобы соскочить с поезда на тот свет, куда его усиленно запихивал неведомый усач-кондуктор. Нет, не кондуктор,
