Но, драгоценнейшая Катерина Михайловна, – почти испуганно прожурчал директор, – ведь вам преотлично известно, что он не продается. Это, можно сказать, эмблема нашего заведения…
– Собственно, – успокоила его Катя, внимательно рассматривая изукрашенную каштанами спинку дивана, – меня интересует не приобретение. Скорее, его происхождение… Из того, как вы им дорожите, я позволила себе предположить, что он имеет для вас особую ценность.
– И вы не ошиблись! – возрадовался такому повороту директор. – Смею заверить, происхождение его прелюбопытное. Не далее чем вчера ко мне приезжали с телевидения, как раз по поводу этого предмета. В 1917 году диван этот изволил стоять в кабинете самого профессора Ивана Сикорского. Нашего киевского Фрейда…
– Фрейда? – не поняла параллели Катя.
– Ах да, у вас же нет детей, – сыскал ей оправданье Виктор Арнольдович. – Иначе, я не сомневаюсь, вы бы не только знали, но и использовали методику нашего всемирно известного Нобелевского лауреата.
«Всемирно известного?.. Нобелевского лауреата?» – вновь переспросила Катя уже про себя.
– Вы говорите об Иване Алексеевиче – отце авиаконструктора? – уточнила она на всякий случай.
– Как приятно общаться с образованной дамой! А еще говорят, нынешние богатые люди не имеют ни знаний, ни вкуса. Не далее чем вчера я заверил журналистов, что все мои клиенты…
Директор принялся расточать витиеватые комплименты в адрес своих постоянных покупателей – чем дороже были покупки, тем слаще отзывы. И Кате, в секунду приобретшей две вещи от Маршака с выводком надутых нулей, досталось сласти больше всего. Но Дображанская не слушала.
«Вот оно как, – думала она. – Не было дела Бейлиса, не было позора, не было болезни. И вместо того, чтоб хворать, профессор написал перед смертью нечто великое… и премиальное. Забавно устроена жизнь».
– Позвольте вам кое-что показать, – прервала директора Дображанская, доставая из сумки фотографический снимок Анны. – Взгляните на этот портрет? Узнаете?
– Бог мой, – всплеснул руками Арнольдович, – это же он, наш красавец!
– Или очень похож…
– Нет, нет! – в безмерном возбуждении вскрикнул директор. – Фото несомненно сделано в кабинете Сикорского. Минуточку, – привычным жестом он сорвал с полки дивана-эмблемы книгу, открыл в заложенном месте. – Вот фотография профессора на нашем диване. Видите! – видимо, демонстрировать близкое знакомство их символа с седалищем киевского Фрейда было ему не в первой. – Вы видите? Сверху та же картина! А на ней те же птицы…
– И верно, – Катерина положила на соседнюю страницу черно-белое фото Ахматовой, склонилась над снимками.
Сложив руки на груди, белобородый профессор восседал на том же самом предмете интерьера – разве что чуть левее, так, что каштановая корона была не над головою, а сбоку. Но самое главное – в верхней части снимков профессора и поэтессы и впрямь красовалось одно и
