по прейскуранту, – выпалил толстый на одном дыхании, опасаясь, что я перерву, и с вежливым поклоном, вытащив из папки, предложил мне упомянутый прейскурант. —
У меня, как у мужчины, конечно же, шевельнулось в штанах и произошло некое помрачение сознания. Но я, и даже не оттого, что я человек молящийся, а оттого, что жизнь прожил и на людей нагляделся до рвоты, решительно поставил между прейскурантом и моей грудью ладонь:
– Нет, дорогой мой, – тепло молвил я с задушевной улыбкой, напрягаясь, как бы соврать ловчее, чтобы не обидеть хозяина…
Люди гнуснейшую жизнь устроили, в которой, что ни поворот, а лгать необходимо – вечную душу марать. Иначе чревато… —
– Спасибо за душевную заботу. Но у меня оперированная аденома. Поэтому этот отсутствующий орган, к моему величайшему сожалению, работы уже не требует.
– А сколько вам?
– Да уж восьмой десяток пошёл. —
Блин посерел, будто неделю после масленицы пролежал не съеденным. А жир даже с пола испарился. —
– Кстати, паспорточек пожалуйста для временной регистрации. —
Я не увидел причины отказывать.
Добродушие сытого кота сменилось на нечто злое и голодное… – на морду крысы, пожалуй, шныряющей в поисках жратвы.
– В самом деле, в самом деле, – будто оскорблённо лепетал он, листая паспорт. – Хорошо сохранились… Ну что же, оставайтесь. —
Сунув мой паспорт в папку, толстый, не взглянув на меня, вышел…
Я – за ним:
– Куда же вы, уважаемый? А банк?
– Как-кой банк? – Толстый смотрел на меня, как на идиота. Он как-то враз перестал походить на крысу… Правильно: крыс не любит никто. И голос его почему-то сделался писклявым.
– Да деньги ж платить.
– Как-кие деньги, уважаемый? – И толстый сложил кожу на лбу морщинами вдоль. – Сущий клоун. —
– Да за житьё же! —
Толстый поскучнел:
– Ах, будет вам, пóлноте, что за формальности? – И он, оставив меня с носом, нагло вышел.
Я потёр нос и почувствовал – он распух: надули!.. А кто виноват? – Сам дубина… Бессильно возмущался, даже плакать хотел. Но и испытывал большое облегчение, смешанное с тревогой. И тревога усиливалась: анчутинг оказывался слишком крутым и вонючим для моей тонко устроенной натуры: «Как вообще можно жить в этом гадюшнике, не так давно бывшем моей замечательной Родиной?»..
Нет, я не стремился очернить Отечество. Потому что видел: люди во всём мире изо всех сил стремятся превратить земную жизнь в го. но и счастливо бытийствовать в этой духовно зловонной мерзости… Почему? – Мне ясно: такова воля Всевышнего о землянах… Дьявол?.. – Да ладно вам с иностранным народным творчеством… Но тут же Родина. И вдруг – вместо Отечества – вонючий, год не чищенный сортир… Тьфу!..
Топор, висящий в воздухе, оказался добротно
