еплокровные существа, предназначенные для избавления нас от труда и насыщающие нас пищей, коей они же и являются по воле Неба…» Не думаю, однако, что Небо участвовало в создании этого законопроекта, но – что есть, то есть. С незапамятных времён люди и вампиры проблемно, спорно, но так или иначе сосуществуют. Каким-то образом и мне удавалось найти своё место в круговороте бытия, хотя с каждым десятилетием это давалось всё большими и большими усилиями.
Проблема во мне. Я – монстр. Можно сказать иначе: урод, отступник, ренегат, предатель, извращенец, генетический дегенерат. Для меня это особого значения иметь не будет, для осуждающих – тоже, и причины, побудившие меня взяться за перо, в полной мере не ясны даже мне самому. Просто события нескольких последних недель показали невероятную глубину пропасти между мной и Лишёнными Тени, а перейти на другую сторону баррикад не удавалось пока никому. Я имею в виду, что человеку довольно легко стать вампиром, но ещё ни один вампир не сумел вернуться к обратному, а именно – к недосягаемому счастью человеческого бытия. Привлекательного, как ни парадоксально, самой своей недолговечностью…
Иногда я люблю чуть завышенный слог, сказывается результат хорошего образования в Мельбурне, Реймсе, Риме и Петербурге. Охотно продолжал бы беседу с вами в том же неторопливо-повествовательном тоне, но увы – слышу знакомый цокот каблучков на лестнице. Сейчас дверь откроется, войдёт Сабрина и… я в очередной раз получу по морде.
– Ты – мерзавец! – без предисловий и объяснений выносит она вердикт, и моя левая щека вспыхивает от хлёсткой пощёчины. Сопротивляться бессмысленно и лень, это уже почти ежедневная традиция, и я отлично знаю, что будет дальше.
– Как я только могла полюбить такого урода?! – Её прохладные пальцы певуче-порхающими мазками превращают жгучую боль в садняще-сладостную негу.
Урод – относится к определённым особенностям физиологии моего организма, но никак не к внешним данным. В силу своей специфики я просто обязан поддерживать себя в спортивной форме, выглядеть предельно обаятельно и уметь доставить удовольствие практически любой женщине… Сабрина знает это лучше всех, она моя бессменная подруга уже более восьмидесяти лет. Мы встречаемся, расстаёмся, ссоримся, миримся, бывает, не видим друг друга годами, и всё-таки – мы вместе. Хотя Сабрина – умница, красавица, интеллектуалка – и есть… настоящий вампир! То самое, ни живое ни мёртвое, существо, питающееся человеческой кровью. Горький юмор в том, что я, например, её кровь пить не могу…
– Дэн, почему ты не брал трубку? Я звоню тебе уже больше часа и схожу с ума от любви!
У неё длинные чёрные волосы, восхитительно белая кожа и восточный овал лица. Глаза матовые, без блеска, оттенка густого красного вина, чуть припухшие веки и длинные маньчжурские ресницы. Она действительно меня любит, что является редкостью в нашей среде, а зачастую и непростительной роскошью. Я хочу сказать, что это одна из самых высоких причин моего конфликта с остальными – они не способны любить…
– Я хочу тебя. Сегодня вечером выступала в каминном зале «Линты», там все буквально помешались на средневековой музыке, и вдруг неожиданно остро поняла, как же я тебя хочу…
Сабрина – виолончелистка. На мой взгляд, это один из самых сексуальных инструментов в руках женщины. Последние тридцать лет она буквально не расстаётся со своей виолончелью, а в прошлом у неё были великие учителя. Не хочется бросаться титулованными именами – моя подруга очарует кого угодно. Она уверяет, что они не были её любовниками. Охотно верю: обычно те, кто пытается затащить её в постель, редко доживают до рассвета… Я тоже её люблю. Если, конечно, мы способны на такие чувства, а не пытаемся питать иллюзии. В моих объятиях она плачет. Я знаю множество женских реакций на оргазм, но плачет только она, и только от любви…
– Почему ты до сих пор не бросил меня? Ты ведь живёшь за счёт женских эмоций и всегда можешь найти что-нибудь новенькое… Почему, Дэн? Только потому, что у меня красивая грудь, а ты всегда был эстетом… Не отвечай! Я не хочу слов…
Я знаю. Осталось выключить свет, мы оба отлично видим в темноте. Часом позже, когда она, мокрая и горячая, лежала, нежась щекой о моё плечо, завязался тот самый разговор, сделавший эту ночь судьбоносной и навсегда изменившей мой мир. Нет, наш мир. Я не помню, с чего вообще всплыла эта тема, но начало было достаточно безобидным:
– В городе опять появились Адепты.
– Неужели? Я наивно думал, что их деятельность была запрещена ещё на Дрезденском конвенте 1712 года. Но что, тебя это как-то волнует?
– Когда появляются одни, следом идут и другие.
– Ты имеешь в виду Гончих? – Я меланхолично накручивал на мизинец её чёрный локон. – Дорогая, равновесие Добра и Зла во все времена было слишком зыбким и чересчур условным, чтобы всерьёз вставать на чью-то сторону.
– Ты – урод. –
