дозвал остальных собак, те его истерически на разные лады поддержали, подтянулись хозяева – в общем, случился большой шум. Когда вызванный наряд подъехал и двое полицейских нехотя вылезли из машины, предчувствуя очередной висяк, фотографии находки уже вовсю гуляли по интернету.
При ближайшем рассмотрении две руки оказались женскими, одна – мужской. Отрезанными аккуратно, без садизма. Можно сказать – бережно. Женские опознать в итоге так и не удалось, хотя сохранились они неплохо – даже бродячие животные не успели объесть. А вот мужскую по большому родимому пятну на предплечье в конце концов идентифицировали, благодаря этому стало понятно – откуда взялись остальные, и дело было закрыто. За отсутствием состава преступления.
Одалживаться и одалживать Петр Фомин никогда не любил. Как-то это состояние – когда ты кому-то должен или тебе должны – его тяготило. Не нравилось тем, что привычные отношения с людьми менялись. Причем, всегда в худшую сторону. И сам попросишь – долго не сможешь этого забыть и всякий раз при виде того, у кого просил, непременно вспомнишь. И он при виде тебя вспомнит. Хоть ты и отдал давно. А если и не вспомнит – ты все равно будешь думать, что он не забыл. И у тебя попросят – все будет точно так же.
Некоторые по этому поводу совершенно не переживают – часто берут, не всегда отдают, а стоит напомнить – оскорбляются: не, ну сколько можно приставать-то, а? Я же сказал: отдам – значит, отдам. Ты чего – мне не веришь?
А потом могут и вовсе перестать здороваться – от обиды.
И чувствуют себя при этом в своем праве. Их же в нехорошем заподозрили без всяких на то оснований!
Петр Афанасьевич к числу таких счастливчиков, находящихся с собой в полной гармонии, не принадлежал. И когда в первый раз шел в банк за кредитом, еле переступал ногами. Испытывая огромное желание повернуть обратно. Если бы не жена – никогда бы не дошел. Но Вера, изучив за долгие годы совместной жизни мужнин характер, взялась его сопровождать. По пути приговаривая, что другого выхода нет, что все сейчас кредиты берут и никто пока не жаловался, а Америка вон, пишут, вообще вся взаймы живет и не в пример нам процветает.
Выхода действительно не было – квартире их требовался срочный ремонт. Без него жить там было невозможно: дочь задыхалась, из самих тоже болячки одна за другой полезли.
Это все после пожара. Не у них – упаси Бог – на четвертом, у долговязого Борьки.
Борька спился в самый застой советской власти и при всех последующих государственных метаморфозах своему жизненному кредо не изменял. Может, и не замечал их толком. Удивляясь лишь растущим ценам на главный продукт своего питания и при этом радуясь его повсеместной доступности. А не только в отдельных избранных магазинах и с одиннадцати, а то и с горбачевских двух – как было раньше.
Жил Борька с престарелой матерью и за ее счет, сам, если пенсию и получал, то непонятно за что, потому как еще при той же советской власти с работой принципиально завязал, чтобы по пустякам от главного не отвлекаться. Но таких в доме и в районе хватало. Хуже было то, что Борька при этом курил. И чем больше выпивал, тем гуще принимался дымить. Отбрасывая одну сигарету, тут же принимаясь за другую и с какой-нибудь очередной засыпая.
Пока мать его была в состоянии – следила, чтобы не сжег жилище, приползала из своей комнаты тлеющее тушить, а как слегла окончательно – тут-то он все и подпалил. Надо отдать ему должное – не сразу, месяца через полтора.
Вызвали пожарных соседи, те прибыли быстро и поработали основательно – залили подъезд с пятого, где линолеум уже пузырился, по подвал. Борьку спасли, мать его тоже вытащили, но не спасли – и дыма наглоталась, и сердце не выдержало.
Фомины проживали ровно под ними – на третьем. И могли только беспомощно наблюдать, как черные вонючие потоки льются с потолка и по стенам, заполняют шкафы, пропитывают одежду, плещутся на полу. Сколько этой воды через них протекло, подсчитать было невозможно. Квартира потом сохла почти месяц. И когда высохла – легче не стало. Стало только яснее, что без полного и скорейшего ремонта не обойтись.
Тогда-то они и пошли в коммерческий банк за кредитом. А куда деваться? Накоплений никаких не было, что имелось – давно подъели, а с Борьки чего возьмешь, кроме пустой посуды? Всем пострадавшим соседям еще пришлось и на похороны матери его скидываться, а то бы он ее так в морге и оставил. Или напротив подъезда на лужайке закопал – с него станется.
Кстати, хоронил он ее уже раз в третий. Во всяком случае, раза два он точно на это деньги с жалостливой миной по квартирам собирал. Радостно разводя потом руками: ну надо, а, выздоровела, а ведь совсем уж при смерти была, почти не дышала. И как-то язык ни у кого не поворачивался за это ему выговаривать – осуждать за то, получается, что мать не умерла.
Поэтому теперь местные подруги его матери – такие же божьи одуванчики, как и она, – всех обошли, деньги собрали, кто сколько дал, вместе с Борькой сходили в собес за
