беседы ничуть не соответствовали сатирическому духу его дерзкого стиха. Большинство грациозных поэтов весьма беззаботно относились к собственной грации, подобно скульпторам, которые неустанно стремятся идеализировать прекраснейшие человеческие формы, выразить сладострастие линий, сочетать отдельные черты красоты, а сами почти все довольно плохо одеваются, презирают украшения и хранят образ прекрасного в своей душе, не обнаруживая ничего вовне.
Нетрудно умножить примеры характерных разладов и связей между человеком и его мыслью, но это двойное явление так бесспорно, что было бы ребячеством настаивать на нем.
Разве была бы возможна литература, если бы благородное сердце Шиллера имело что-либо общее с Францом Моором, ужаснейшим созданием, злодеем, самым закоснелым из всех, когда-либо выведенных драматургом на сцену?.. Разве самые мрачные из трагических авторов не были обычно людьми кроткими и патриархальных нравов? Свидетель – достойный Дюси. Даже теперь, взглянув на того из наших Фаваров, кто с наибольшей тонкостью, изяществом и умом передает неуловимые оттенки наших ничтожных буржуазных нравов, вы приняли бы его за славного крестьянина из области Бос, разбогатевшего на торговле быками…
Художник и общество
Ни лорд Байрон, ни Гёте, ни Вальтер Скотт, ни Кювье, ни изобретатели не принадлежат самим себе, они рабы своей идеи, а эта таинственная сила более ревнива, чем женщина, она их поглощает, она заставляет их жить или умереть ради своей пользы. Только внешнее развитие этой скрытой жизни по своему результату походит на эгоизм; но как осмелишься назвать эгоистом человека, который посвятил свою жизнь наслаждениям, образованию или возвеличению своей эпохи? Разве можно сказать, что мать охвачена самолюбием, когда она жертвует всем для своего ребенка?.. И сами хулители гения не видят его плодоносной, производительной способности – вот и все. Жизнь поэта есть непрестанная жертва, ему нужна организация великана, чтобы он в состоянии был предаваться еще удовольствиям обыденной жизни; каким несчастиям не подвергается он, когда, подобно Мольеру, вздумает жить чувством, изображая это чувство в моменты самых мучительных кризисов, потому что, на мой взгляд, комизм Мольера, если его применить к частной жизни писателя, способен внушить ужас.
Венцеслав Стейнбок стоял на тернистом пути этих великих людей, на пути, ведущем к вершинам славы, когда Лизбета заточила его в мансарде. Счастье в образе Гортензии вернуло поэта к лени, нормальному состоянию всех
