в желтковом дыму,попарно – за спинами скифских глыб,
в небе – по одному!
Землетрясение в кофейне
Он глотает пружину в кофейной чашке,
серебро открывший тихоня,
он наследует глазом две букли-пешки
от замарашки в заварном балахоне,
джаз-банд, как отпрянув от головешки,
пятится в нишу на задних лапах,
танцующие – в ртутных рубахах.
Верхотура сжимается без поддержки.
Тогда Бухарест отличил по крови
от наклона наклон и всё по порядку,
человек ощутил свои пятки вровень
с купольным крестиком, a лопатки, —
как в пылком кресле, и в этой позе,
в пустотах ехидных или елейных,
вращеньем стола на ответной фазе
он возвращён шаровой кофейне.
Самоубийца, заслушавшийся кукушку,
имел бы время вчитаться в святцы,
отхлёбывать в такт, наконец – проспаться,
так нет жe! – выдёргивает подушку
нательная бездна, сменив рельефы,
a тому, кто идёт по дороге, грезя,
под ноги садит внезапно древо, —
пусть ищет возврата в густой завесе!
Статуи
Истуканы в саду на приколе,
как мужчина плюс вермут – пьяны,
и в рассыпанном комьями горле
арматуру щекочут вьюны.
Лишь неонка вспорхнёт на фасаде,
обращаясь к витрине мясной,
две развалины белые сзади
закрепятся зрачками за мной.
Пустыня
Я никогда не жил в пустыне,
напоминающей край воронки
с кочующей дыркой. Какие простые
виды, их грузные перевороты
вокруг скорпиона, двойной змеи;
кажется, что и добавить нечего
к петлям начал. Подёргивания земли
стряхивают контур со встречного.
Крым
А. Ткаченко
Ты стоишь на одной ноге, застёгивая босоножку,
и я вижу куст масличный, a потом – магнитный,
и орбиты предметов, сцепленные осторожно, —
кто зрачком шевельнёт, свергнет ящерку, как молитвой.
Щёлкает море пакетником гребней, и разместится
иначе мушиная группка, a повернись круче —
встретишься с ханом, с ним две голенастые птицы,
он оси вращения перебирает, как куча
стеклянного боя. Пузырятся маки в почвах.
А ротозеям – сквозь камень бежать на Суд.
Но запуск вращенья и крови исходная точность
так восхищают, что остолбеневших – спасут.
«В домах для престарелых широких и проточных…»
В домах для престарелых широких и проточных,
где вина труднодоступна, зато небытия – как бодяги,
чифир вынимает горло и на ста цепочках
подвешивает, a сердце заворачивает в бумагу.
Пусть грунт вырезает у меня под подошвами
мрачащая евстахиевы трубы невесомость,
пусть выворачивает меня лицом
