было. Ведь Эрик порой забывал свое первоначальное, данное матерью имя. «Не все ли равно?– заметила как-то Карина.– Как нас звали и кем мы были раньше. Все мы теперь – дети Европы, и можем взять себе имена и фамилии, какие только захотим».
В свободные дни женщина, если ее не выводил из себя Штайберг, слонялась по больнице; но чаще всего была рядом с Эриком, рассказывая и объясняя ему многое такое, о чем сам он практически не знал. Карина могла расписать загон и облаву на лисиц вплоть до мельчайших деталей, а потом внезапно заговорить о книгах и музыке. Изредка она помогала парню с возней в теплице, а потом долго и брезгливо рассматривала грязные ладони и пальцы, не решаясь, подобно Эрику, вытереть их об себя.
К его сожалению, стычки Штайберга и Карины – агрессивные, очень эмоциональные, происходили чуть ли не через день. После такого Карина либо исчезала из Госпиталя до следующего дня, либо уходила к Эрику, которого внезапно переселили в одну давно пустующую палату. В ней, шагая по комнате из угла в угол, Карина сыпала проклятьями и замысловатыми ругательствами на всех известных ей языках и тихо шмыгала носом, борясь со слезами.
– Мерзкий гнусь,– злобно бросала она в лицо Эрику, подразумевая Штайберга.– Не брезгует пользоваться помощью, но при этом осуждает! Лицемерная душонка. Сам руки не пачкает, но при этом…
Эрика нередко пробивало на смех от такого представления. Карина обижалась и дулась еще сильнее, но через пару минут сама начинала улыбаться.
Со временем и Флетч, для которого Эрик стал неизменной деталью работы с контрабандой, стал относиться к нему с неким намеком на уважение. «Ральф, заплати нашему поляку»,– важно заявлял он на складе, когда последняя коробка оказывалась на поддоне. И Ральф, доставая свой бумажник, с презрением в глазах одаривал парня бумажкой в полсотни франков. «С ума сошел?!»– возмущенно вскрикивал Флетч. Полсотни поднимались до трехсот, а иногда и до пятисот (если британец был пьян и в хорошем настроении).
Деньги откладывались на «черный день» (в тайник, выдолбленный в стене и заделанный куском кирпича). Эрик оставлял на еду и одежду – ровно столько, чтобы сытость и сила не покидала тело, а наряд не вызывал презрения в глазах прохожих. В конечном итоге, довольны оставались все, кроме Штайберга.
Отношения с ним не заладятся – Эрик понял это сразу, как только стал заниматься ночными подработками. Доктор поглядывал на парня совсем не дружелюбно, но устраивать «разбор», как с Кариной, не торопился. Эрик же, отработав ночью на погрузке и разгрузке контрабанды, успевал отоспаться, и днем, как ни в чем не бывало, работал в больнице. Штайберг старался не сталкиваться с ним, лишь изредка давал сухие указания – помочь тому-то с покраской новой палаты, или же подстричь газон во внутреннем садике. Эрику казалось, что даже к Карине тот стал цепляться меньше, и спросил у нее об этом.
– Да ему сейчас на всех плевать. Его Комиссия в хвост клюет.
– То есть?
– Выделили ему помощь. И теперь следят за каждым вложенным франком. Ему сейчас
