рновами. Заезженной пластинкой терзает мысль: «Гэвин, Гэвин, во что ты снова вляпался? Кому перебежал дорогу? Идиот!»
Крупный рыхлый шатен, пятидесяти двух лет от роду, комично озирается и нелепо трясёт большой головой. Так фарфоровый китайский болванчик жалуется на скучную жизнь в тесной нафталиновой комнатке престарелой девы. Жидкие волосы окрашены в бодрый молодой тёмно-каштановый цвет, но кого обманешь пакетиком краски… Мешки под глазами, дряблая кожа и паутинки мелких морщин легко выдают возраст.
Страх сверлит черепную коробку. Где-то рядом, в непроглядной пугающей тьме, ещё порхает, машет хрупкими крылышками последняя надежда. Может, привиделось? Происходит не с ним, а с кем-то другим? Или это – кино, где ты зритель, а не участник событий?
О, лучше бы это был фильм… В мягком кресле уютного зала легко и приятно переживать за картонных героев, сочувствовать им. Кулаки доверчивого зрителя невольно сжимаются, пока на экране кровожадные злодеи измываются над невинными жертвами. Ты кипишь от праведного гнева, уклоняешься от свистящих пуль, тяжёлых мечей и летящих стрел, вжимаешься в грязь при разрывах бомб.
На время сеанса открывается дверь в удивительный магический мир. Тебя бросают в клетку с тиграми, сажают на кол или в тюрьму к отпетым уголовникам, избивают, насилуют, пытают, топят в болоте, расстреливают и сжигают на костре.
Если у режиссёра есть хоть немного таланта и искры божьей, то, пока не пойдут титры, ты там – по ту сторону волшебного белого зеркала. Но у зрителя всегда есть спасительная нить Ариадны – твёрдая железобетонная вера, высшее знание, что фильм, даже самый жуткий, обязательно закончится. Сейчас больно и страшно, но экран скоро погаснет. Включат свет, уборщики отправятся убирать рассыпанный попкорн и пустые стаканчики. Магия исчезнет, мираж испарится. Кто-то невидимый по-дружески, с улыбкой, похлопает тебя, растерянного, по плечу и выпустит из прохладного зала к мелким повседневным делам и заботам.
Вот и Гэвину кажется, что сейчас страх улетучится, как странный случайный сон. Так после кошмарных видений просыпаешься в холодном поту. В первую секунду пробуждения каждой клеточкой истово веришь, что спасения нет – клыкастые чудища загнали в угол и вот-вот растерзают в кровавые клочья беспомощное слабое тельце… А потом приходишь в себя и понимаешь, что видел сон… Иллюзию! Зыбкий мираж! Хаотичную игру нейронов, глупые импульсы дремлющего мозга, не более! И страх улетучивается… Становится легко и радостно, словно уцелел в страшной катастрофе – сбежал, спрятался, прикрылся железным щитом.
Комната погружена во мрак. Путеводной звездой служит пыльный настенный фонарь в паутине. Толстое матовое стекло в защитной металлической сетке с трудом пропускает мерцающий свет. Такие раньше вешали в шахтах и бомбоубежищах.
Нет окон. Тёмные каменные стены без следов штукатурки, белёсый известковый раствор между кирпичами, липкая сырость и могильный холод наводят на мысль о подземелье, подвале или старом заброшенном заводе. В воздухе витает едва уловимая смесь запахов плесени, ветхости и ладана.
Мысль о подземелье пугает Гэвина. С высоты прожитых лет легко догадаться, что это может значить… Если очнулся в подвале после сильнейшего удара по затылку – не жди ничего хорошего. Заклеенный рот тоже не добавляет оптимизма. К тому же, надо признаться, Гэвин – трус, хоть и тщательно прячет страх за неуместной суровостью внешнего вида, напускной бравадой и нарочитой грубостью. В обычной жизни удаётся водить окружающих за нос, многие даже боятся его, а здесь? Как себя вести? Знать бы…
Пугливо поёжившись, бедолага пытается приподняться. Встать не получается – ноги крепко замотаны скотчем, руки заведены за спину. Судя по ощущениям – закованы в наручники. «Всё оказывается даже хуже, чем я предполагал… Нет, не может быть – это какая-то дурацкая ошибка!» Гэвин рвётся вперед, делая попытку освободиться. Напрасный труд! От усилий тело лишь разворачивается вокруг оси и немного перемещается вперёд в тёмном пространстве. Под ногами шуршит.
Ах вот оно что! Никакой мистики! Привязан к спинке стула на колёсиках! Легионы неудачников протирают задницами синтетические сиденья таких пластиковых уродцев, изнывая от жары в душных офисах. Отсутствие амбиций и воли вынуждает имитировать кипучую деятельность и терпеть причуды ненавистного начальства.
Но что это? Развернувшись на стуле, Гэвин оказывается лицом к небольшому низкому предмету, стоящему чуть поодаль. От удара по голове ясность зрения потеряна, рассмотреть детали не удаётся. Пленник делает усилие и несколько раз сильно зажмуривается до вспышек в зрачках. По щекам текут слёзы, череп невыносимо трещит от боли.
Теперь нужно широко открыть глаза и сфокусироваться. Подобное упражнение даётся с трудом. Лиловые всполохи кружатся во мраке медленным танцем, мешают сосредоточить взгляд. Выпученные белки глаз делают связанного мужчину похожим на большую туповатую сову.
«Ничего, сейчас пройдёт… Наладится…» Пятна наконец рассеялись, расплывчатые
