предпочитал держать крепостных женщин в своей вотчине, но готов был делать исключения и – к 1794 г. – получать от них свою выгоду.
В районе 1800 г. 100 рублей было типичным размером вывода, например в имении княгини Дашковой, Коротово в Череповецком уезде Новгородской губернии, а также в вотчинах Шишкиных и Орловых222. Выводные продолжали расти. Владимир Орлов-Давыдов (1809–1882), внук Владимира Орлова, в 1831 г. унаследовал некоторые орловские имения и семейное Уложение: он позволял женщинам выходить замуж на сторону за выводные, которые были выше и более стандартизированы, чем у деда223. Никита Панин (1801–1879), министр юстиции при Александре I и Николае I, получивший через жену другие вотчины Орлова, в том числе сидоровское и городецкое, позволял обмен невестами без выводных, отпускал девок замуж на сторону, беря за вывод свыше 200 рублей, и штрафовал незамужних взрослых женщин224.
Из обширной документации, оставшейся от Глебовых-Стрешневых, видно, что с 1815 г. вплоть до отмены крепостного права женщины из их многочисленных вотчин в Ярославской, Костромской, Тверской, Владимирской, Псковской, Московской, Тульской, Орловской и Симбирской губерниях выходили замуж в чужие владения (и явно делали это и до 1815 г.) и соседи отвечали им тем же. В вотчинной переписке иногда отмечается, что Сидор, например, хочет отдать свою дочь замуж на сторону и считает нужным напомнить хозяевам, что он сам ранее приобрел невесту для сына из соседней вотчины. С 1815 г. и далее Глебовы-Стрешневы взимали выводные в размере 250 или 350 рублей, при этом по более высокой ставке брали с более зажиточных дворов и только в отдельных случаях ставка снижалась (до 225 рублей, например) для женщин из бедных дворов225. Как и Владимир Орлов, многие владельцы крестьян понимали, что, устанавливая выводные на уровне или выше растущей рыночной цены бракоспособной крепостной девки, они не остаются в убытке, когда женщины выходят замуж в чужие владения.
К 1800-м гг. многие помещики были нацелены на извлечение максимума прибыли из замужества крепостных на сторону, и Шереметевы более откровенно, чем кто-либо. Из шереметевских отпускных грамот первой половины XVIII в. видно, что Петр Борисович (1713–1788) взимал тогда либо номинальный вывод, либо вообще никакого, а уже в инструкциях, разосланных по его многочисленным имениям в 1764 г., вывод устанавливался, в зависимости от зажиточности двора, на уровне 10, 20 или 30 рублей; 20 и 30 рублей значительно превышали тогдашнюю рыночную цену бракоспособной крепостной девки. Более того, если хозяйственная деятельность девкиного отца приносила больше 500 рублей в год, она не могла уйти без личного разрешения барина226. Понятно, что в таких случаях он назначал особую цену.
Николай Петрович Шереметев, вошедший в наследство с 1788 г., поднял на следующий же год обычную ставку до 40, 80 или 120 рублей, а в 1790 г., как минимум в своих вотчинах на севере Центральной России, где многие из его крепостных занимались не сельским хозяйством, а ремесленным и торговым делом, – до 100, 150 или 200 рублей. В 1796 г.
Черты из жизни кн. Е. Р. Дашковой // Русский архив. 1864. № 5–6. Кол. 584; ГИМ ОПИ. Ф. 182. Оп. 1. Д. 8. Л. 202.
РГАДА. Ф. 1274 (Панины и Блудовы). Оп. 1. Д. 1268. Л. 17 об., 28 об. – 30, 35–36 об.
ГИАМ. Ф. 1614 (Семейный фонд Глебовых-Стрешневых). Оп. 1. Д. 278. Л. 1, 28–28 об.; Д. 279. Л. 35–35 об., 46–46 об., 48–49, 54–55; Д. 281. Л. 2–2 об.; Д. 283. Л. 14–14 об., 55–56; Д. 288. Л. 4; Д. 288. Л. 75–76 об.; Д. 290. Л. 1–52; Д. 297. Л. 1–41; Д. 302. Л. 6–9.
