живое для живых.
Он бродил вокруг стойбища, выискивал и высматривал ведомое ему одному. Вскоре он нашёл, что искал: крепкую толстую берёзу. Он погладил её гладкий ствол шершавой ладонью и прошептал:
– Прости меня, хозяин леса, не я тебе ущерб чиню. Прости и ты меня, доброе дерево, не себе в угоду, а нужна мне люлька надёжная для дитя несмышлёного. Присмотри за маленькой Эйви, доброе дерево, даже если меня рядом не будет. Пусть спит она крепко, а сны дурные облетают её стороной, и хворь никогда ни осмелится подойти близко к её изголовью.
Тяжело вздохнуло и зазвенело мёрзлое дерево, глухо стучал топор. С тихим стоном повалилось, ломая ветви. Старик оставил на осиротевшем пеньке цветную ленту. Едва он скрылся, как на острый пень встал маленький гибкий берестяной дух, похожий на стружку, обвязался лентой и истаял, как и не было его, но этого уже никто не видел.
Уже на стойбище, сидя на чурбаке возле дома, старик тщательно обтесал древесину. Неловко орудуя ножом и топором, ссыпал стружку себе под ноги, пока из округлой и сырой деревяшки не стали проступать угловатые черты. Пёс лежал у его ног и, как обычно, слушал рассуждения хозяина:
– Это шутки Небесного Старика, что сидит на небе в золотом доме. Все перевернулось на закате лет. Это у тебя мохнатого забот нет. А я вот не думал, что мне хоть раз придётся устилать люльку сухим мхом, да опилом…
Он задумался и отложил работу, предавшись воспоминаниям.
– Бабушка меня в детстве наставляла, убирать за младшей сестрой, говорила, – старик изобразил высокий, едкий голос, – следите, мол, чтобы ничего не пропало, всё сжигайте до последней крошки, и опил, и мох, детьми подмоченный. Все знают, что это плохой знак, если тёплый, после люльки, мох попадает чужим, так и до беды недолго, можно и ребёнку навредить. Он криво усмехнулся:
–Странная… Только, дескать, вороне по весне можно, она в нем лапки отогреет и быстрее солнышко принесёт. Это в детском-то… отогреет…
Старик вытер рукавом одинокую слезу и тряхнул головой, прогоняя наваждение.
– Это сколько лет я не вспоминал?.. – С досадой сказал он. – Их давно уже нет, а память осталась.
Старик молча продолжил орудовать ножом. Стружка разлеталась в разные стороны.
Наконец, люлька была готова. Она больше напоминала неровное строганное деревянное корытце, сделанное старательно, но неумело.
– Надеюсь, Эйви понравится.
Старик, склонив голову, любовался своей работой и прицокивал языком:
– Ну как? Хорошо?
Пёс почесал за ухом. Старик раздосадовано махнул на него рукой. А девочка только приоткрыла глаза, сладко зевнула и снова уснула крепким детским сном, когда он укладывал её в подвешенную на столбы дома люльку.
После старик долго сидел у догорающего очага в полумраке, разглаживал варежку и смотрел на умелую вышивку. Затем он тихо поднялся, подошёл к люльке и положил варежку девочке, та
