виноградное слово сейчас стало страшным и жестоким – гибридная война…
– Никогда, Санчес. – так, на испанский манер, когда-то в детстве называл Лешка Александра, – не подумал бы, что мы, уже взрослыми мужиками, встретимся вот так, с автоматами в руках, как злейшие враги… Я, знаешь, что подумал – а как бы на все это посмотрели наши Васильевичи – и Юрий, и Николай?
– Они уже давно перевернулись в гробах. А если б встали из могил и ожили, то заплакали бы и слегли с инфарктами… Если б вообще сердце у них не разорвалось…
Оба Васильевичи были рядовыми Великой Отечественной, один, Николай, прошел всю войну артиллеристом, защищал Сталинград, брал Кенигсберг и домой вернулся аж в 1946-ом, уже с японского фронта, второй, Юрий, бронебойщик, воевал под Великими Луками, удостоился ордена Красной Звезды и едва не лишился развороченной осколком мины правой руки, которую чудом не отрезали, а все-таки сшили, спасли врачи в армейском госпитале…
– Знаешь, – невесело сказал Саша Корниенко, – у меня перед глазами часто выстраивается такая картинка: освобождают солдаты нашу неньку-Украину от немцев, от фашистов, кровь, смерть, увечья, и вот надо взять какую-то очередную безымянную высотку, ротный выстраивает своих бойцов и говорит им: «Завтра на рассвете пойдем в атаку, на приступ, взять эту высоту приказано во что бы то ни стало, она открывает путь на Киев. Многие из нас не вернутся из боя, но мы выполним свой долг до конца, знайте, однако…Знайте, ребята, что через семьдесят лет нашу братскую могилу осквернят, собьют с постамента золотые буквы «Павшим героям-освободителям», обольют памятник краской, пройдутся по нему кувалдой. Просто – знайте об этом…» И смотрят на него глаза украинцев, русских, казахов, татар, узбеков, грузин, армян, всех парней и мужиков, которым совсем скоро идти под пули… И я все думаю сейчас: ну как, как они поступили бы, если б видели наперед?
– Не знаю, – сказал Алексей.
– И я тоже не знаю, – глухо отозвался Александр. – Ясно, когда сносят памятники сталинским палачам, партийным бонзам того времени, тем, кто вершил голодомор, но, ей-Богу, не понимаю, как можно замахиваться на святыни? Это ж самое настоящее кощунство, и оно в моей голове не укладывается. Пусть нечасто, но такие сюжеты по телевизору показывают…
– Что тебе сказать, брат… Слов нету, – Лешка потянулся за пачкой сигарет: – Выкурим еще по одной?
На сей раз они обменялись сигаретами – Алексей протянул брату «Яву», тот в ответ – синие «Прилуки».
– Слушай, ну, то, что мы встретились на нейтральной, так сказать, полосе, это…как писатель какой-то сочинил, как из фильма какого-то… Что-то у меня в голове вертится, а что, никак не поймаю…
– Шолохов, наверное, его рассказ «Родинка», там отец шашкой зарубил родного сына, Николку, и уже мертвого опознал его по родинке – выше щиколотки, размером с голубиное яйцо…А потом сунул себе в рот револьвер…
– Саш, забыл, что ты филолог, молодец, помнишь все прекрасно…
– Правда, война тогда была другая, гражданская, а у нас, черт бы ее побрал,
