человека. Юрий любил его по-детски преданно и восторженно вскрикивал при встрече со старшим братом, норовил броситься ему на шею (благо удерживали придворные), чем смущал и гневил Иоанна. Однако Иоанн никогда не изливал на него свой гнев, относился снисходительно и… продолжал всячески избегать.
И теперь его не стало. Нет «слабоумного» Юрия больше. Иоанн, закрыв глаза, прочитал над ним молитву, попросил прощения, поцеловал в венчик на лбу и, перекрестившись, вышел.
За дверью стояла тихо переговаривающаяся толпа придворных и бояр, и среди них – Иулиания. Иоанн остановился перед ней, княгиня поклонилась ему и не подняла глаз. Кажется, она была единственным человеком, который любил нежно и преданно государева брата, и теперь вся скорбь и неимоверная печаль были отражены на ее бледном лице. Иоанн вспомнил день их свадьбы, когда всматривался он в Иулианию, пытался найти хоть каплю отвращения к слабоумному, жалости к себе, красивой девушке, выдаваемой замуж за уродца. Но и тогда она светилась от счастья, с любовью глядя на сидевшего рядом с ней нарядного Юрия…
Расцеловал ее Иоанн и дал свое царское благословение, обещая, что в монастырских стенах вдова ни в чем не будет нуждаться. Улыбка чуть тронула губы Иулиании, и она, поклонившись, поцеловала руку государя…
Митрополит Макарий, несмотря на дряхлость, провел службу на похоронах Юрия и, придя после в свои палаты, рухнул в ложе без чувств. Димитрий вместе со слугами переодевали лежащего обессиленного старика.
– Владыко, пора на покой. Проси государя отпустить тебя, – молил секретарь, сидя у ложа старика. Макарий, утонув в своем ложе, пусто и устало глядел в потолок.
– Как же без меня, Димитрий? Кто за бояр заступаться будет? Кто Печатному двору поможет? Скоро «Апостол» отпечатают… Много дел у меня еще!
– Ты и без того великое множество дел содеял, владыко! Слишком много содеял, остальное оставь продолжателям!
– Видать, прошел мой век, – грустно улыбнувшись, проговорил Макарий и замолчал. Потрескивали свечи, тускло освещавшие его покои – в последнее время он не любил много света, и скудный свет этот отражался в холодных выцветших глазах старика.
– Монастырь… Пафнутиев монастырь. Тишина кельи, служение Богу, – бормотал Макарий тяжело, – хочу уйти туда. Уйти из Москвы, оставить это бремя, дабы никого более не видеть здесь, не слышать. Алчность, похоть, ложь… я так устал читать это в лицах…
– Может, квасу, владыко? – осторожно спросил Димитрий. Макарий будто не услышал, продолжал говорить: – Надобно было после смерти Адашевых и изгнания Сильвестра уйти туда, но разве мог я оставить Русь без духовного пастыря? Разве мог позволить Иоанну губить бездушно слуг своих? Но друзей своих, Сильвестра и Адашева, я не спас. Не сумел спасти, испугался…
В глазах его блеснуло, и по морщинистой щеке скатилась слеза. Всхлипнул Димитрий, утирая лицо владыки.
Вскоре митрополит участвовал в великом крестном ходе из
