щурясь, пытался разглядеть подошедшего. Плечистый, низкого роста, одетый в овчину, голова не покрыта, широкая черная борода всклочена.
– Христом Богом молю, помоги! – забывшись, выпучив глаза, заговорил по-русски Шуйский. – Нет сил, замерз! Дай кров и еды! Не забуду, отплачу!
Услышав русскую молвь, мужик отступил, насторожившись. Видимо, тогда князь понял, что совершил ошибку – в Литве русских не жалуют, ибо прослышаны все о жестокостях в Ливонии, о тирании московского царя.
– Нет, не выдавай меня никому. У меня в сапоге деньги, возьми их, но не выдавай, – примирительно подняв одну руку, второй князь полез в сапог. Едва ли не все тогда носили в том месте ножи-засапожники, и мужик, испугавшись, решил ударить первым. С глухим стуком топор ударил Шуйского по макушке и глубоко воткнулся в череп, и тут же обильным потоком из ушей и ноздрей князя хлынула темная кровь. Он завалился на спину, сильная судорога била его ноги. Тяжело дыша, мужик отстоялся, выждав, когда тот затихнет.
Ноги в сафьяновых остроносых сапогах еще дергались, когда крестьянин принялся стаскивать эти самые сапоги. Из правого, в который полез князь, выпал небольшой мешочек с деньгами. Схватив сапоги и кошель, позабыв в снегу топор и дрова, бросился домой, где рассказал жене о том, что удалось ему пережить. С удивлением рассматривала тощая, измученная женщина эти самые сапоги, заглядывала мужу через плечо, когда он развязывал мешочек. Там было несколько золотых и серебряных монет.
– Припрячь куда-нить, да подальше, – велел мужик своей оторопевшей жене, отдал ей сапоги и деньги, а сам из сеней заглянул в горницу. На печи спали трое его ребятишек, укрывшись овчиной. В углу горела лучина, тускло освещавшая их скудное жилище. В то мгновение мужик подумал, что отныне заживет по-другому – с монетами и такими-то сапогами!
Вскоре пошел к соседу, коему рассказал о недавнем происшествии, но о деньгах и сапогах, конечно, не обмолвился ни словом. Затем позвали других соседей. Собравшиеся мужики двинулись к лежавшему на том же месте трупу. Возле головы его, повернутой вбок, чернела в снегу растекшаяся лужа крови.
– Знатно ты его, – протянули мужики. Обыскали, нашли лишь висевший на шее серебряный крестик и едва из-за него не подрались. В итоге решили, что за него для всей деревни поровну купят скотины, еще не ведая, что ничего не смогут за него получить. После размышляли, куда деть труп. Решили бросить в заброшенный колодец – уже много лет вместо воды там болото…
Тяжело всплеснулась застоявшаяся вода, пошумела и вскоре затихла…
Тем временем Василий Серебряный, узнав о разгроме основного русского войска, решил отступить со своими полками в Смоленск. Но, уходя, озлобленный, велел опустошать все литовские деревни, попадавшиеся на пути. Население нещадно вырезали, брали в плен, хаты поджигали.
Оставляя после себя лишь убитых и груды пепла, Василий Серебряный пришел в Смоленск с богатой добычей и сотнями пленных…
Уцелевшие
