обидчиком. Князь пристально уставился на него, пытаясь разглядеть истинные черты лица его, скрытые под толстым слоем белил и краски.
– Пошел прочь, нечисть! – Репнин угрожающе подался вперед, взявшись за висевший у пояса кинжал.
– Что же и ты не танцуешь, Михаил Петрович? – услышал он вопрос вставшего рядом Афанасия Вяземского. От него сильно несло вином.
– Я сюда не скоморошничать пришел!
– А зачем же ты пришел? – лукаво усмехнулся Вяземский. Репнин тяжело уставился на него. Высокий, худой, с редкой черной бородкой, с крупной родинкой на щеке. Откуда же вылез ты, окаянный? Как подле государя оказался?
– Сам государь велит тебе танцевать! – не дождавшись ответа, говорил Вяземский, отступив в сторону и открывая Репнину вид на сидящего в кресле Иоанна. Оказалось, царь не сводил холодного взгляда с князя. Репнин, скрипнув зубами, сжал кулаки.
– Надевай! – велел Вяземский, положив перед ним скоморошью кожаную маску, на коей вырезаны были глаза и широкая улыбка. Маска была страшной, словно с улыбающегося лица сорвали нос, зубы, вытянули язык и глаза. Репнин с гневом сбросил маску со стола и поднялся.
Казалось, музыка смолкла мгновенно, и всеобщее внимание обратилось на князя. Репнин переводил взгляд с одного лица на другое, не замечая в них ни глаз, ни ртов, как на той самой маске, что валялась на каменном полу.
– Дерзишь противиться воле великого государя нашего? – проговорил Вяземский с угрозой. Репнин чувствовал, как внутри быстро, на износ, билось сердце. И вдруг вспомнил казненного родича своего Дмитрия Оболенского, его обездоленную вдову, и слова, полные злости, сами полились из него:
– Воле государя я никогда не противился! И кровь за него свою не раз проливал, и против татар, и против ливонцев! Но скоморохом на потеху ему не стану! Что праздновать ныне? Войско наше разбито в Ливонии! Татары собираются в поход на Рязань! А вы празднуете! Глядите, скоро праздновать будет негде, когда Москву враги наши бесчисленные уничтожат!
Он уловил лица татарских царевичей – одни в изумлении глядели на него, у других от гнева загорелись их черные глаза. Перевел взгляд на ненавистных всей знати Захарьиных и их родичей, что ныне состоят в опекунском совете – Телятевских, Яковлевых, Сицких. Взглянул на опустившего очи Челяднина и на изумленного Горбатого-Шуйского. Готовые разорвать друг друга в придворной борьбе, они молчали сейчас, глядя на престарелого воеводу, дерзнувшего бросить вызов самому государю.
– Отчего же ты думаешь, что мы против врагов своих бессильны? – раздался вдруг громкий и сильный голос государя.
– Вижу, государь, – ответствовал Репнин, но уже чувствуя, как силы покидают его, – пока невинных казнить будешь, не одолеем мы никого!
– Кто же невиновен был, Мишка? – улыбаясь, вопрошал Иоанн.
– Родич мой, Дмитрий Оболенский, казненный тобой накануне!
За столами послышался
