я бы так сказал. Я вглядываюсь в свои глаза, пока он колдует над моей прической, и вновь сталкиваюсь с этой бесконечной пустотой, я будто раз за разом погружаюсь в эту родную бездну.
– У Вас прекрасные глаза, сэр. Таких глаз я не видел ни у кого во всей Англии, а уж поверьте мне, повидал я действительно много.
– Ох, Томас, твои комплименты прямо пропорциональны твоему жалованию, уж я то, знаю, – я фамильярно смотрю на его отражение в зеркале, – так что, оставь-ка их при себе и лучше поправь мне воротник.
Томас тоже перешел ко мне по мужской линии, так сказать достался по наследству от моего ныне покойного деда. Почти всю свою жизнь он отдал работе на него, начиная от подачи тостов с яйцом на завтрак и заканчивая уборкой урн и плевательниц, которые мой дед использовал для того, чтоб не заблевать весь дом, когда у него начал отказывать желудок из-за постоянных стрессов на работе в фармакологической компании. Компания переходила по наследству так же, как переходил и сам Томас, и делала нашу семью просто баснословно невероятно богатой практически во всей чертовой Англии, и с каждым новым поколением обороты становились все больше и больше. Иногда казалось, что предела расточительству просто нет, и всякий раз, когда у тебя не хватало фантазии на то, чтобы придумать, куда можно спустить лишние деньги, то отец организовывал благотворительные вечера для богатых особ. Вероятно, существовали они как акт самолюбования для альтруистов. Думаю, когда человек имеет больше, чем в состоянии потратить – он становится альтруистом. В идеале. В худшем случае он загибается от дозы дорогущей, высококлассной наркоты в своем идеальном, начищенном пуэрториканской горничной пентхаусе, думая, что его жизнь сгорела быстро, но так ярко.
Он поворачивается ко мне лицом и поправляет воротник моей накрахмаленной белой рубашки, убирает прядь длинных иссиня-черных волос мне за ухо, почти не смотрит мне в глаза. С самого моего рождения Томас неустанно находится где-то поблизости. Я не помню и дня из своей жизни, чтобы в нем не было Томаса. Иногда я думаю, что в каком-то роде я заменяю ему ребенка, ведь своих детей у него никогда не было, впрочем, как и семьи. Мы – это единственная его семья и порой я удивляюсь такой преданности.
– Ты был бы со мной, если бы мой отец тебе не платил, а?
– Сэр, я… – он тушуется и опускает глаза еще ниже, а я хватаю его за подбородок и заставляю на себя смотреть.
– Смотри на меня, когда я с тобой говорю.
– Это мой долг, сэр. Я так давно вошел в Вашу семью, что уже не представляю другой жизни, – он искренне смотрит мне в глаза и продолжает застегивать пуговицы на моей рубашке, а я отворачиваюсь и смотрю на свое отражение в зеркале.
– Слушай, на этом приеме, не давай мне слишком много пить, хорошо? Это важно. Не хочу, чтоб все было как в прошлый раз.
– Хорошо, сэр. Все будет хорошо.
– Вот не надо мне тут заливать, Томас, в тот раз ты обосрался. Я тебя по-человечески просил, не подпускай меня к алкоголю, а ты что? Ты обосрался как какой-то дилетант. Что, так сложно не давать мне бухать? – я начинаю нервничать, когда речь заходит об алкоголе, я нервозно смотрю на часы, потом на себя, потом на него, – всё, поехали, хватит копаться.
Я хватаю пиджак, ключи от машины, пачку сигарет, на часах почти девять вечера. На гребаном приеме соберутся всякие важные богатые шишки, главы крупных компаний, фармацевтических корпораций, директора, будут показывать своих новеньких отсиликоненных телок, их резиновые задницы, набитые имплантами и делать вид, будто они счастливы.
Я сажусь в машину, Томас заводит мотор, и жизнь мимо меня начинает лететь стремительно быстро. Пролетает богемная Портобелло-роуд, пролетают дорогие бутики с фирменной одеждой, пролетают фонарные огни, пролетают неоновые вывески клубов для золотой молодежи, пролетают толпы туристов из Китая, которые прилетели сюда на выходные, пролетают шикарные, но бесполезные особнячки властителей мира в стиле барокко и рококо, которые они оставят в наследство своим ублюдочным отпрыскам, пролетают телефонные будки, кофейни и пабы, акции на химчистку, депиляцию и отпуск в Гаагу, пролетают дорогие автомобили, фигурные кусты, которые подстригают раз в неделю мексиканские рабочие и шум ночного города. Пролетает жизнь.
Я и не помню, когда жизнь начала просто идти мимо меня, но когда это произошло, всё будто померкло. Огни стали тусклее, краски города мрачнее, небо серее, все стало каким-то пресным и однообразным, всё вокруг будто потеряло свою энергию, свой вкус. Сама жизнь будто ушла из всего, что меня окружало, а я больше не знал, как вернуть ее обратно.
– Сэр, мы приехали, – он открывает мне дверь и пытается протянуть руку.
– Оставь меня, я тебе не какая-то там телка на выезде, я пока и сам в состоянии подняться.
Я отмахиваюсь от его руки, прохожу мимо и направляюсь ко входу. Томас верно и предано идет по правую руку, не замедляясь от меня ни на шаг. Идеальный помощник, честно
