от острого края металлической тарелки, столь удачно им брошенной. Хотя на самом деле не имел он ни малейшего понятия о том, как будет защищать от уличных бандитов это маленькое курносое недоразумение, когда дело дойдет до настоящей разборки.
Пронзительный – словно кота за хвост – звонок дребезжал, заливался на всю катушку, но в квартире будто все вымерли. Наконец послышалось шарканье, застучала об пол палка, заскрипел-защелкал древний несмазанный замок, и знакомая дверь, наконец, отворилась. Седой, согнутый почти сотней нелегких лет дед Евсей Минаич подслеповато щурил глаза, придерживая на носу очки без одной дужки с толстенными стеклами. Наконец, разглядев парня, которого воспитал в одиночку после смерти родителей, старик заплакал и протянул навстречу трясущиеся руки.
– Внучек, родной… Дождался… – зашептал Евсей Минаич.
– Ну ты что, дед, я ж вернулся, – Иван шагнул вперед и обнял старика. – Радоваться надо, а ты…
– Да я радуюсь, внучек, радуюсь, – шептал старик, а слезы всё лились из-под очков, темными пятнами расплываясь на зелёном камуфляже, увешанном значками и аксельбантами.
Потом они сидели за столом. Иван рассказывал своему, хоть и не родному, но такому своему деду об армии, опуская дедовщину, рукоприкладство офицеров, гнилую капусту с варёным салом – «мясом белого медведя» – в столовой. Также абсолютно ни к чему было знать Евсей Минаичу про «медпомощь» санинструкторов, часто вместо осмотра и отправки в госпиталь хандривших от голода и издевательств старшего призыва «духов», писавших зеленкой на тощих животах: «Ты служишь в ВДВ» – с последующей «воздушно-десантной калабахой» в область затылка, заменяющей и таблетки, и докторов. Иван не рассказывал, как вынимал из петли труп повесившегося «духа», как сопровождал на родину другой труп – парня задушили собственные распухшие гланды, так как тот боялся идти в пункт медицинской помощи, зная, как встречают «деды» вернувшихся из госпиталя «косарей», коими считали старослужащие всех без разбора заболевших «духов».
Он не рассказывал о «подвигах» Калашникова – только о совместных тренировках, прыжках с парашютом, учениях, стрельбах, и… казалось, что служба, действительно, похожа на ту самую школу жизни для молодежи, которой преподносят ее с высоких трибун толстые маршалы с большими звездами.
Евсей Минаич слушал, кивал, снимал, протирал и снова надевал очки, между делом смахивая невольно набегающие слезы.
– Чем теперь, внучек, заниматься-то думаешь? – спросил он, когда Иван наелся и закончил рассказывать сказки.
– Ой, дед, даже и не знаю, – Иван чесал за ухом кота, а тот сыто жмурился на тусклую кухонную лампочку. – Приду в себя маленько, привыкну к гражданке, а там видно будет…
– Помру я скоро, – Евсей Минаич опустил голову. – Тебя дождался, теперича и помирать можно…
– Да ты чего, дед?!
Иван аж привстал от неожиданности. Лютый скатился с коленей, извернувшись в воздухе, приземлился на четыре ноги, обиженно задрал
