к этому с некоторым удивлением, потом быстро привыкла. Теперь ее издавали и в Москве, и в Петербурге, но на ней это никак не сказывалось. Звездной болезни у Арины не было и в помине. Единственное, что могло ее смутить – это публичные похвалы. Я обожал наблюдать, как она теряется и не знает, что отвечать. Однако цену себе она знала даже в те годы, когда никто не покупал ее книги.
Наверное, Арина терпела меня до сих пор потому, что я был единственным свидетелем ее первых успехов и неудач. Я открывал «Шампанское» и утирал ей слезы. Она дарила мне оригинальные экземпляры своих книг, а я – ужин в своем ресторане. Я бы водил ее туда каждый вечер, но Арине было не до этого. Тратить на еду время, принадлежавшее творчеству, казалось ей преступным.
Я любил наблюдать, как она пишет, хотя посторонний взгляд не обнаружил бы в этой картине ничего привлекательного. Она крючком изгибалась над столом, подперев левой рукой голову, и пряди волос свешивались между растопыренными пальцами, как пучки соломы. В эти часы мы с Цезарем тихонько сидели в уголке, я читал что-нибудь, а он дремал у моих ног, зная, что к хозяйке лучше не приближаться. Своего пса Арина любила куда больше, чем меня, но даже ему не было позволено отрывать ее от работы. Единственное, что она разрешала с благодарностью – это подсовывать ей изредка чашечку кофе. Она говорила: я варю его лучше всех…
От Арины я сразу поехал домой, потому что умирал с голоду, а она утверждала, будто уже пообедала. Ради меня ей бы и в голову не пришло встать к плите. Когда Арина злилась и хотела ударить меня побольнее, то обзывала «колбасником». Для нее не было ничего более презренного, чем изготовление хлеба насущного. Хотя вкушать его Арина никогда не отказывалась.
Я не спорил с ней и знал, что никогда даже не приоткрою перед этой женщиной завесу в тот очаровавший меня в детстве мир удивительных превращений и безграничной фантазии, который назывался приземленным словом «кухня». Если б Арина только почуяла силу кулинарной магии, то непременно уцепилась бы за эту находку, и внутри нее неудержимо, как зародыш мутанта в фильмах ужаса, начал бы вызревать новый сюжет. И его героем мог бы оказаться я. Как раз это и пугало. Ведь рано или поздно она дописала бы и этот роман…
Город выглядел раскисшим от дождя, под колесами «Ауди» почавкивало, и, казалось, ресторан невидимо преследует меня. Он находился и снаружи меня, и внутри. Он был частью меня, а я был частью него. Если я отвлекался от мыслей об Арине, то начинал думать о «Ермаке», как отдаются мечтам о будущем любимого ребенка, представляя, каким он вырастет красивым, и ни в чем не будет знать нужды.
Стоило мне только ступить на порог нашего ресторана и закрыть за собой дверь, как я оказывался в другом мире, где всегда царили веселье и праздник, а беды были пустяшны: поломка холодильника, необязательность поставщиков… И даже Лари, при одном появлении которого все обмирали, если и был злодеем, то ненастоящим, как и вся жизнь внутри этих стен.
Я
